Владимир Ляленков - Армия без погон

— Катька, да как же ты решилась ночью-то? — глаза Сергеевны выражают неподдельный ужас. Она крестится. — И пошла ночью, глупая! Из Тутошина не побоялась итить?

Я должен быть строгим.

— Отвечай, кто с тобой был?

— Катька, скажи все, — советует Сергеевна, — начальник добрый, расскажи все, и он простит.

У девушки вдруг закатываются глаза. Вскрикнув, она падает на колени:

— Матушка! Ма-а-а-ту-у-шка! Родная моя! Не виновата я, Гришчиха! Не виновата!

Я боюсь, как бы с ней чего не случилось. Втроем успокаиваем девушку. Вливаю ей воды между дрожащих белых губ. Таких белых губ я никогда не видел. Сергеевна уводит девушку к себе, успокаивает ее…

Она и в самом деле не виновна. Еще при Окуневе ходила с дядей Витей к свинарнику. Брали и цемент, и кирпич, и шифер. Окунев часто пил водку у дяди Вити, разрешал ему ночью брать материал.

— Он говорил, чтоб только деревенские не видели…

— С кем ты была сегодня?

— С братеней Васькой.

— Дядя Витя послал?

— Да… Нет… Сегодня нет. Сегодня он уехавши в Новогорск. Он говорил, что ему не хватает на крышу шиферу. Мы с Васькой пошли сами.

— А до этого с кем ходила?

— С дядей Витей. Он говорил, что вы все знаете и бояться нечего…

Уходим с ней на выгон.

— Васька! Васька! — зовет девушка. — Васька, иди сюда! Иди, лядящий!

Маленькая фигурка выплывает из темноты. Освещаю фонариком пухлую ребячью физиономию.

— Принесите шифер на место. И чтоб больше ни шагу сюда…

На другой день Баранов, я, ветеринар Соснин — он же секретарь партийной организации — едем верхами в Тутошино. Председатель и Соснин в седлах. Подо мной костлявая спина старого мерина с разбитыми ногами и шеей. Он целыми днями бродит вокруг деревни, и Полковник поймал его мне к случаю.

— Не ожидал, не ожидал от Бахмачева, — говорит Баранов, — хороший тракторист и вот тебе…

Местные жители все белобрысы или рыжеваты. Полных здесь нет. Полненькие только взрослые девушки и молодые женщины, которые чем старше, тем становятся суше и суше. Бахмачев явно не из местных: прямые жесткие волосы, косой разрез темных глаз, короткая могучая шея. Мы спешиваемся у его калитки, он что-то работает топором. Вгоняет топор в бревно, угрюмо наблюдает за нами.

— Принимай гостей, Виктор Николаич. Приглашай в избу.

— Не ждал гостей в такую рань. Заходите.

— Ждала не ждала, а дала — мужа не вспоминай, — шутит Соснин.

В избе никого нет. Рассаживаемся за столом. Бахмачев сел в сторонке.

— В город, что ли, собрались? — говорит он.

— Вот что, Виктор Николаевич, — Соснин закурил, — остановка у нас вышла на свинарнике — материалу не хватает. Пришли к тебе за помощью… Постой, постой… Я вот их уговорил не обращаться в милицию пока. По-хорошему решим давай: ты нам все отдашь, мы отблагодарим тебя при народе по всей форме — и квиты. Для пояснения: Катьку с братишкой вчера захватили на складе.

— А я при чем тут? — тракторист встал. — Чего вы хотите?

— Отвечай сразу: вертаешь все сам или милицию вызывать?..

Через полчаса возле избы Бахмачева собралась толпа, к ней подходят новые лица.

— Помер, что ли, кто?

— Где горит-то?

— Витю курочат…

Четверо парней выносят со двора мешки с цементом, шифер, кирпич, стекло.

Вскоре три груженые подводы тянутся в Клинцы…

Вечером я сижу за столом в горнице. Передо мной чистые бланки нарядов. Только для сторожа наряд готов. Для него все просто: пятнадцать шестьдесят умножить на двадцать четыре рабочих дня.

Старик молча сидит на лавке, на лице его важность, он оправдал свою должность.

— Вот здесь распишись, дедко!

— Где?

— Вот здесь. Вот…

Пальцы его корявы, не гнутся, покрыты черными морщинками. Он рисует что-то похожее на воробья.

— А я-то сомневавшись был насчет вора, Дмитрич, — говорит он, кладя ручку.

— Почему сомневался?

— Да иду мимо повертки, слышу, в малиннике толкуют про шифер, про склад наш. Я в кусты, а неизвестные бежать от меня. И будто не мужики бежали. А она и вышла проверка в самую точку… Что ж, делом будешь заниматься?

— Да, дедко, надо…

Он уходит. В журнал работ мне не нужно смотреть. Я прекрасно знаю, что сделано и что делают рабочие. Да и не в этом дело, а в том, что мне надо выдумать какие-то работы, которые якобы сделаны. Конец месяца, и рабочие уже толкуют: по сколько мастер выведет?

Чикинцы, как я уяснил, понятия не имеют о фонде зарплаты, о расценках. Они считают, сколько дней работали «дотемна». Толкуют о воде, появившейся в жижесборнике, и как они, по колено в грязи, выбрасывали эту грязь ведрами… По тому, как они уставали, они считают, что заработок должен быть приличным.

— Меньше тридцати пяти не должно быть, — толкует Чикарев, — а валун попался тогда, сколько возились с ним?..

Кстати, об этих валунах. Их здесь много разбросано природой на полянах, в лесу. Прихожу однажды среди дня к свинарнику. Чикинцы перекуривали, о чем-то спорили. Увидев меня, смолкли. Я присел, закурил.

— Борис Дмитрич, — спросил Чикарев, — откуда эти камни берутся?

— Валуны? А ты не знаешь?

— Да вот Швыря говорит, что они растут как вроде картошки.

Я посмотрел на него: ни тени улыбки на лице.

— Ты с чего взял такое, Шевырев?

— Слышал где-то, — ответил тот беспечно.

Я рассказал им о происхождении валунов. Слушали внимательно. После того разговора в избе и изгнания отсюда Войченки они стали внимательней к моим словам. Интересовались мной не только как начальником, но и как человеком.

— Вы правда в институте учились и закончили его?

— Правда.

Молчание.

— А чего же вы здесь с нами, а не в городе?..

Из них только один Двояков не побывал в колонии и острых столкновений с милицией не имел.

Он откуда-то из Владимирской области. Родители его умерли. Повинуясь общему стремлению — уйти в город, мальчишкой он удрал из деревни. Скитался по стране. Побывал в детских домах, нигде не прижился. Наконец попал в Ленинград и с помощью милиции очутился в Кедринске. Он задумчив. Иногда, кажется, он хочет о чем-то спросить, да не решается. Я предложил чикинцам выбрать его бригадиром, те согласились. В тот же день, когда говорили о валунах, Двояков задал неожиданный вопрос:

— А вот скажите: Ленин был умный?

— Конечно, умный. — Я мельком взглянул на него.

— Я не про то… Как бы это… Он учился?

— Учился. И хорошо учился.

— Ну вот он умный был, а если б не учился, он все равно был умным, остался и был бы таким?

Вот оно что! В этой крупной голове, покрытой курчавыми рыжеватыми волосами, копошатся мысли, сводившие в прошлом с ума изобретателей вечных двигателей, базарных мыслителей, странников: если человек от рождения умен, ему образование не нужно, он своим умом до всего дойдет. Я толковал Дроякову, что такое ум, что такое знания.