Иван Науменко - Сорок третий

Базылюк подхватывается, согласно кивает головой.

Неказистые, приземистые хатки деревни Мохово разбрелись по заснеженному простору, как стадо овец. Может, шумели тут когда-нибудь дубы, сосны, но теперь стоят вокруг только голые, с налетом первой предвесенней синевы ольхи да низкий лозняк. Сыплется мелкий снежок, над крышами нависает хмурое серое небо.

В том месте, где пять или шесть хаток сбежались в кучу, дорогу беглецам преграждают двое полицаев в черных дубленых полушубках, с винтовками за плечами. Возки мчатся со стороны местечка, поэтому никаких мер предосторожности охранники не предпринимают.

— Свадьба у нас, господин Лубан, — узнав заместителя бургомистра, радостно сообщает чернявый, с щербиной в верхнем ряду зубов полицай. Войцеховский тоже на свадьбе.

Из хаты, что стоит по левую сторону дороги, действительно доносятся веселые голоса. Ворота во двор раскрыты, к низкому штакетнику привязан оседланный конь.

Гостей, видимо, заметили, потому как гомон в хате утихает. На крыльцо, в накинутом нараспашку таком же, как и у полицая, полушубке, только более нарядном, обшитом снизу и по бортам белой овчиной, выскакивает высокий франтоватый парень. Увидев, что перед ним высокое начальство, бегом кидается на улицу. С начальником местной полиции разговаривает Годун. Сдвинув белесые брови, глядя в землю, спрашивает:

— Что у вас происходит, Войцеховский?

— Немного непорядок, господин начальник. — Фамилию Годуна Войцеховский забыл или не знает. — Как раз свадьба у моей сестры. Прошу дорогих гостей зайти.

— Посты выставлены?

— Четыре. Двое вот этих, — Войцеховский показывает на полицаев, — и еще двое возле школы. Остальные со мной.

— Собери всех в казарму. Быстро, на одной ноге.

Начальники сели в возки, уехали.

Полицейская казарма в школе. Школьное здание новое, из гладко отесанных сосновых бревен. Стоит немного на отшибе. За школой, на обозримом просторе до самой синеватой гряды далекого леса, — серая щетина болотных кустарников. В сторону этих кустарников обращены амбразуры деревянного полузасыпанного землей бункера, в котором дежурят двое часовых. Точнее, дежурит один, второй похаживает возле школы, закинув на плечо винтовку.

Тут же, рядом со зданием, горка вынесенных из помещения школьных парт.

С часовыми районные начальники только поздоровались и сразу двинулись в казарму. Стены внутри не оштукатурены, построили школу, видимо, перед самой войной. Вдоль по коридору — четыре комнаты. В первой — караулка, в ней никого нет. В козлах — несколько винтовок, у стены — скамейки, стол, нары. Следующий класс отведен под кабинет начальника, два остальных пустуют. Из последнего даже не вынесены парты.

Беглецы, у которых до сих пор на лицах было выражение молчаливой затаенности, зайдя в школу, оценив обстановку, мгновенно между собой договариваются: собрать полицаев в последнем классе, расставить посты.

Лубан заскакивает в караулку. Оглянувшись наокна, одну за другой хватает винтовки, клацая затворами, поспешно выбрасывает из магазинов патроны, прячет в карманы.

Скоро к казарме беспорядочным гуртом подходят полицаи. Войцеховский едет на коне. Годун остается в караулке, Ольшевский — на крыльце, Лубан и остальные идут в комнату, из которой не вынесены школьные парты. Через несколько минут в класс заходят полицаи, подгибая ноги, рассаживаются на низеньких партах. Войцеховский, начальник, садится на табурет у окна.

Среди четырнадцати полицаев, которые собрались тут, пожилых меньше половины. Преобладает зеленая молодежь. Хлопцы лет по девятнадцать, двадцать. Войцеховский тоже молодой. Продолговатое смуглое лицо, плотно сжатые тонкие губы. Смотрит на районное начальство как бы с выражением скрытой тревоги.

Лубан, который стоит прислонившись к стене, подходит к столу. Обводит взглядом притихших полицаев. Говорит глухо, опустив глаза:

— Товарищи, надо кончать службу у немцев. Искупать вину. Мы теперь партизаны. С нами заместитель начальника районной полиции Годун. Берите пример с него. Можете подумать, никто не неволит. Но у кого есть наган или какое оружие, прошу положить на стол...

Гробовая тишина. Лица мгновенно становятся белыми как полотно. Будто кто приковал полицаев к низеньким школьным партам.

В эту минуту в проеме двери появляется Годун с наведенным автоматом. Он дает очередь поверх голов, в потолок. В классе облако дыма. Войцеховский, вскочив на подоконник, плечом бьет в раму. Звенит стекло. Лубан, прыгнув к окну, обеими руками хватает начальника полиции за ноги, стаскивает на пол. Схватив за воротник, ставит его к стене. Потом — полная для всех неожиданность — бьет Войцеховского финкой в шею, в грудь. Лубан обезумел. О таком не договаривались...

Остальных полицаев отпускают.

О том, что Левон Гвозд — полицейский шпик, догадываются многие. При встрече лишнего не говорят, льстят, нутром чувствуя, что даже плохой человек к похвале охочий.

Левон Гвозд появился в местечке, когда там открылась лесная школа. Это фактически был первый на всю округу техникум, и молодые ребята, которые кончили школу первой ступени, ринулись сюда на учебу.

Гвозд приехал с особыми бумагами, и его приняли без вступительных экзаменов. Он привез направление Мозырского детдома, в котором было написано, что его отец и мать погибли от рук бандитов. Тогда, в тридцатом году, Левону Гвозду было семнадцать лет.

Дальше произошло непонятное. Молодой, красивый профтехшколец, на которого заглядывались девчата, оказался совершенно неспособным к учебе. Химию, биологию, физику, математику в техникуме преподавали в расширенном объеме, а Гвозд почти ничего не знал из этих наук. В первый год обучения с его несообразительностью еще кое-как мирились. Немало деревенских ребят имели не ахти какие знания, пасовали перед химическими, тригонометрическими формулами. Но шло время, они постепенно вырывались вперед, а Гвозд как был, так и остался в хвосте.

После второго курса Гвозда отчислили из школы.

Но встал вопрос — куда его девать? Семьи нет, в детдом не вернешь.

Его оставили в школе на должности культработника, даже каморку отдельную выделили — под жилье. Целых пять лет Гвозд выдавал профшкольцам сетку, волейбольный мяч, книги. И никто не знал о тайном пороке видного, плечистого парня: он воровал. Воровать начал еще в детдоме — жевал под одеялом, когда все спали, чужую пайку хлеба, тарань, сосал сахар.

По характеру Гвозд ласковый, тихий. Может, это спасало его от проницательного глаза товарищей по детдому, которые знают друг о друге все. Он был, по их мнению, размазня. А что с размазни возьмешь?

Однажды Гвозд все-таки попался: украл на кухне кусок масла, запихнул его в карман. Дежурные хлопцы спохватились, прижали к стене. Он не признавался до тех пор, пока растаявшее масло не потекло по штанине. Тогда он заплакал.