Иван Науменко - Сорок третий

Беглецов погорельцы принимают за партизан. Никто ничего не спрашивает — даже на Митин мундир никто не обращает внимания. Видимо, немецкую одежду партизаны носят.

Ночуют беглецы на мятой соломе, в шалаше. Хозяйка, молчаливая женщина, сварила на ужин чугунок картошки. Мане и Рудику наливает по большой кружке молока. Хлопцы удивляются: картошка совсем не соленая.

Когда утром, прощаясь, Митя отсыпает хозяйке две горсти соли, она смотрит на него, как на избавителя, и даже вытирает уголком платка слезу.

Целый день продолжается мучительное ожидание в березняке, откуда хорошо видны соломенные крыши Скорошиловского хутора. Все вокруг тщательно осмотрено, ориентиры проверены. Место то самое, о котором Митя договорился с Миколой. Однако ни Мазуренки, ни его посланцев нет.

Мальчик, которого Маня качает на руках, видимо, заболел. Два дня не подавал голоса, а теперь хнычет и хнычет. Настроение у беглецов подавленное. Почти год помогали они десантникам, с Анкудовичем, Бондарем, Драгуном установили связь еще тогда, когда те сами не были партизанами. А как пришлось туго, некому и помочь.

— Мазуренка всегда вилял хвостом, — горячится Лобик. — Помнишь, обещал прислать пистолет. Прислал? Дулю с маком. Бумаги писал, давал указания. За каждую такую бумажку могли повесить...

Митя не возражает. Мазуренку оправдать нелегко. С другой стороны, трудно поверить, чтобы он не захотел помочь своим связным. Может быть, Миколе не удалось с ним встретиться?

Ночуют беглецы в березняке, костра не разжигают. На другой день ждут по полудня. Опять никого нет...

Выход теперь один — прибиться к любому отряду. В конце концов, в лесу много людей, с которыми так или иначе хлопцы были связаны. Шура Гарнак, Андреюк, Шкирман, Михайлов со своим взводом. Не может быть, чтобы они никого не встретили!..

Расчет оправдался, словно в сказке. Вернувшись на место, где позавчера встретили Веселовского, хлопцы глазам не верят. По болоту бегут, держа в руках туфельки, две девушки в белых платочках, и одна из них Нина Грушевская, которая, забрав деньги из кассы торговой конторы, недели две назад ушла из местечка в лес, а вторая — Катя Хорошка, та самая, что приходила от партизан для установления связи с надежными людьми из местечка. Девушки — будто избавление от беды, будто посланцы судьбы.

— Чего вы тут блуждаете?

— Своих ищем. Может, знаете, где разведгруппа Мазуренки?

— Зачем вам разведгруппа? Пойдемте в наш отряд. Ваши все у нас. Два доктора, пленные со станции.

Митя с Лобиком возбуждены, девушки — тоже. Они же ровесники, и, кроме войны, немцев, власовцев, есть и другое — молодость, белые как снег платочки, вот эти довоенного фасона туфли, которые девушки так оберегают. По болоту ведет утоптанная стежка. Вокруг — порыжевшая трава, пушисто-белые сережки каких-то растений, задумчиво-прозрачные, как бы окутанные дымкой шары лозняков.

Вот она, долгожданная свобода, которая пришла в лице этих девушек! Теперь не надо бояться, хитрить, изворачиваться. Теперь у Мити за плечами винтовка, он будет из нее стрелять, ходить вместе со всеми в походы Как хорошо быть вместе со всеми!..

В душе едва слышно звенит мелодия. Она чем-то отличается от приподнятых мыслей и чувств Мити.

Почему же именно теперь, в опьяняюще-радостный миг, всплывает в памяти немного грустная песня, зовущая к наслаждению и беззаботности? Что ее породило в душе? Вокруг — осенний пейзаж, первые желтые листья на березах. Впереди на стежке — статные фигуры девушек.

Митя знает — они идут в Рогали. Там стоит Батьковичский отряд. Идут около часа, но и дорога не такая близкая: от Малковичского болота до деревни — шесть километров.

Болото кончилось, начинается лес. Какой он красивый, торжественный! Вокруг местечка нет таких могучих, разлапистых дубов, гряда которых, кажется, тянется без конца. Дубы — как часовые вечного покоя, мудрости земли. Солнце клонится к закату, и в лесу удивительно переплетаются длинные прозрачные полосы света с тенями, падающими от деревьев.

Вот уже и Рогали. Деревня раскинулась у самого леса. С восточной стороны леса нет, там открывается глазам заросший кустами луговой простор. В Рогалях — одна улица, хаты довольно опрятные. В том месте, где хлопцы вышли из дубняка, правая сторона улицы круто изгибается, делая колено и как бы образуя небольшую песчаную площадь. На ней стоит толпа вооруженных винтовками людей.

— Кто такие? — спрашивает ребят низенький, в красноармейских штанах, заправленных в лозовые лапти.

— Из местечка. В наш отряд идут, — говорит Катя.

— Долго собирались!..

— Потом скажут — воевали...

— Шкуры пришли спасать...

— Становитесь к забору, сейчас поговорим...

Митю разбирает злость. Он готов уже остановиться, сказать что-нибудь едкое, оскорбительное, но Катя дергает его за рукав — не связывайся. Останавливается перед большой хатой — она дощатым крыльцом выходит на улицу.

Катя идет в хату. Хлопцы стоят на улице. Ждут. Через несколько минут она выскакивает — все в порядке.

Первым идет в штаб Митя.

За столом двое: чернявый, в выцветшей кожаной тужурке, и второй, постарше, с одутловатым, хмурым лицом. Чернявый, который поднимает на Митю усталые глаза, кажется знакомым. Где-то Митя его видел.

— Выкладывай, что в карманах, — требует он.

Интересно, голос человека тоже знакомый.

Митя кладет на стол лесхозовское удостоверение, пачки немецких марок, книжку стихов Пушкина и "Атлас мира".

Лесхозовскую бумажку чернявый рвет на мелкие клочки.

— Где взял мундир?

— Михайлов дал. Он теперь у вас.

— С кем держали связь?

— С разведгруппой капитана Мазуренки. Мы шли к ним.

В этот момент в хату врывается Андреюк.

— Наш это! — кричит он с порога. — Бинты, медикаменты я ему передавал.

— Будем знакомы, — чернявый, поднявшись, протягивает руку. — Командир отряда Якубовский.

Молниеносная вспышка в памяти: летний день, местечковцы роют возле Вербич окопы, командует работами молодой подтянутый лейтенант.

— Я вас знаю, — говорит Митя. — С сорок первого года. Помните, окопы возле Вербич...

Лейтенант задумчиво улыбается. Андреюк тем временем исчезает.

— Если мы с тобой знакомы, подари мне атлас. Я все же командир, а таких карт не имею.

О деньгах Якубовский не спрашивает — кладет себе в сумку.

Лобика, Сергея допрашивают еще меньше. После того как хлопцы появляются один за другим на крыльце, Митю снова зовут. Якубовский на этот раз расхаживает по хате.

— Записку, которую ты передал с Михайловым, мы читали. Только ты очень добренький. Хвалишь людей, которые пошли служить немцам.