Иван Науменко - Сорок третий

— Генрих, не усердствуй, будь человеком, мы не убежим. Ну, расстреляют нас. Так разве тебе будет легче?

Вайс молчит, отводит взгляд.

Будто вымерло все в поселке. На широкой песчаной улице ни одного человека. Тут, возле конторы, дома похожи на бараки. Это и есть бараки. Тесные, с дощатыми стенами. Когда осушали болота, сюда нагнали много людей. Жить было негде, на скорую руку настроили вот этих деревянных коробок. Так оно и осталось. Под одной крышей ютилось по нескольку семей. Росица собирала хороший урожай, хвалилась надоями, а люди жили как тараканы. На другом конце, правда, обычные хаты. Жители, очевидно, в куренях. Там, в орешнике. Боятся, что после того, как партизаны забрали коров, немцы сожгут поселок. Очевидно, полицаи туда ринулись. Трясти баб...

С болота выезжает первая фура, нагруженная капустой. Позади ковыляют трое солдат. Немцы все-таки работают расторопно. Вайс тревожно озирается. Полицаев нет, оставаться в поселке без немцев он не хочет.

— Пошли!

Винтовку Вайс закинул за плечи, в руке держит наган. Так, наверно, ему легче. От поселка отходят не больше чем на полверсты. Туман немного редеет. Лес скоро кончится, затем до самого местечка дорога пойдет по голому торфянику.

Немецкая фура между тем отстала. Остановилась, чтобы дождаться остальных.

— Вайс, — совершенно спокойно просит Шкирман, — дай закурить.

Вайс останавливается. Переложив в левую руку наган, правой лезет в карман. Звериным, подсознательным чутьем Шкирман вдруг постигает, что конвойный растерян, боится одиночества. В одно мгновение Шкирман бросается на немца, хватает его обеими руками за горло, душит, валит на землю. Микитка как бы остолбенел. Стоит, не зная, что делать.

— Вырывай наган! — шипит Шкирман.

Микита наган вырвал, но стрелять из него не умеет. Наставил дуло в посиневшее лицо конвойного, который уже хрипит, задыхается под Шкирманом, водит туда-сюда защелкой, прикрепленной к барабану.

— Бей, просто бей! — чуть не кричит Шкирман.

Микита лупит немца наганом по лицу, по голове. Брызжет кровь...

Шкирман не выдерживает. Выхватывает у незадачливого помощника наган, трижды стреляет...

Днепр оседлан! Красные войска в Лоеве и уже за Лоев продвинулись километров на двадцать. Ясное дело — курс держат на Гомель.

В теплый октябрьский вечер до Рогалей долетает гул далекой канонады. Все, кто не на заданиях, выскакивают из хат, дворов на улицу, жадно, как музыку, ловят звуки пушечных выстрелов.

С небольшими перерывами гремит каждый день. Днем взрывы далекие, приглушенные, а вечером земля гудит беспрерывно, будто огромный великан бьет по ней мощным молотом.

С наступлением вечера в штабной хате ведутся продолжительные дискуссии. Что изменится, когда придут наши, что останется так, как было. Митя в дискуссиях не участвует. Главное — чтобы прогнали немцев. Даже не верится, что через неделю или две он увидит красноармейцев, вернется в местечко, будет ходит по земле свободным человеком.

Командир отряда Гайчук подкрутил в лампочке фитиль, вслух читает книжечку "Ночь перед боем", которую написал Александр Довженко. Маленькую, с ладонь, брошюрку он торжественно достает из командирской сумки, заскорузлыми пальцами осторожно перелистывает тоненькие страницы.

В чужие руки книжечку Гайчук не дает. Читает сам в который раз, находя в ней новый смысл, поднимая в наиболее сильных местах палец вверх.

Мите особенно нравится момент, где рассказывается, как двое старых украинцев — Платон и Савка — перевозят красноармейцев на левый берег Десны.

Гайчук в этом месте всегда повышает голос:

— "Сколько мы их учили, а они убегают. Чем дальше вы тикаете, тем больше крови прольется. Да не только вашей, солдатской, а и материнской, и дитячей крови..."

Так оно и получилось. Но армия возвращается. Теперь это самое главное.

На встречу к деду в хлев пришел Василь Шарамет. Новости — как горный обвал. Полиция, жандармерия, бургомистр из местечка уезжают, в Батьковичах устанавливается власть военных. Вид у Василя невеселый. Получил от Мазуренки приказ — выезжать с полицией. И на новом месте будет делать то же, что делал в местечке. Освобождение для него наступит не скоро.

Кончается октябрь, а дни стоят теплые, погожие. Будто сам бог благоволит погорельцам, бездомникам, живущим в лесных шалашах. Деревенские насаждения — в осенней позолоте: месяц желтых листьев.

Митя с Драгуном пробираются на луговину. Ложатся на землю, слушают гул далекой канонады, которая вечером усиливается, разговаривают. На противоположном конце деревни, несколько на отшибе, пылают костры. Партизаны теперь часто разжигают костры. Пекут в золе картошку, ведут возбужденные разговоры...

— Что будешь делать, когда придут наши? — спрашивает Драгун.

Митя не знает. Не думал об этом. Он боится одного — чтобы наступление не приостановилось.

— Пойдешь в армию. Меня, наверно, тут оставят. Агроном все-таки. А ты пойдешь. Война еще не кончается. Еще немало ляжет народу...

То, что говорит Драгун, — непривычно, и Митя смотрит на него с удивлением:

— Победа близка. Гитлера гонят на всех фронтах.

— Близка и далеко. Думаешь, легко будет после войны? Ты молод, не понимаешь. Урожаи и раньше былине очень. Что будет теперь — не знаю. Людей, коней, тракторов — ничего нет.

В вечернем небе проклевываются первые звезды. С наступлением темноты вверху слышен гул моторов. Советские эскадрильи летят на запад.

Вновь назначенный командир Батьковичской бригады Якубовский вместе с комиссаром Груцей и начальником штаба Анкудовичем (их сопровождает охрана из вооруженных автоматами всадников) по срочному вызову направляется в обком, на территорию Октябрьского района.

Вызов несколько необычный, неожиданный. Как командиров Якубовского и остальных утвердили еще недели две назад, о каком-либо отчете не предупреждали. Покачиваясь в седле, Якубовский на всякий случай прикидывает, что сделано за последний месяц. Скорее всего, будут интересоваться готовностью к зиме. Что ж, сложа руки новая бригада не сидела. В ямах укрыто сорок тонн зерна, а если учесть, что район на три четверти уничтожен, то не так уж и мало.

Возле Лозовицы к всадникам присоединяются горбылевцы и возле Литвинова — домачевцы. Странно, горбылевских бригад стало две, в Домачевской — пять отрядов, а вызвали тоже только по три человека, преимущественно комиссаров, среди которых назначенные еще весной и летом секретари подпольных райкомов.

— На повышение идем, хлопцы, — щерит зубы Гервась, комиссар второй Горбылевской бригады. — Дадут по тридцать пар лаптей — и вперед, на запад!.. Под Белосток или под Брест. Думал, со своими вот-вот увижусь. Да, видно, не скоро то солнце взойдет...