Робин Хобб - Странствия убийцы

Я не мог понять, в чем тут дело. Я видел, как это происходило вдоль побережья, там, где стада и поля постоянно уничтожали пираты красных кораблей. В последние годы то, что не сжигали они, отбиралось в качестве уплаты налогов на постройку военных кораблей и содержание солдат, которые все равно никого не могли защитить. Я полагал, что вверх по реке, за пределами досягаемости пиратов, Бакк будет выглядеть гораздо лучше. Действительность ошеломила меня.

Вскоре мы добрались до дороги, которая шла вдоль Оленьей реки. Движение и по дороге и по реке было гораздо менее оживленным, чем я помнил. Те, кого мы встречали по пути, были грубыми и недружелюбными, даже когда Ночного Волка не было видно. Однажды я подошел к ферме, чтобы попросить немного свежей воды из колодца. Мне разрешили взять воды, но никто не отозвал рычащих собак, пока я это делал, и когда мой мех был наполнен, фермерша велела мне убираться подобру-поздорову. По-видимому, во всем Бакке теперь настороженно относились к странникам.

Чем дальше я шел – тем хуже становилось. Странники, которых я встречал, не были торговцами с повозками товара или фермерами, везущими на рынок урожай. Это были оборванные, голодные семьи. Часто все их пожитки помещались на одной или двух ручных тележках. Глаза взрослых были холодными и недружелюбными, а взоры детей испуганными и пустыми. Вскоре я уже не надеялся, что мне удастся найти какую-нибудь работу по дороге. Те, у кого еще были дома и фермы, ревниво охраняли свою собственность. Во дворах лаяли собаки, а с наступлением темноты работники ферм выходили охранять поля от воров. Мы прошли через несколько «городов нищих» – небольших лагерей самодельных хижин и палаток, выстроившихся вдоль дороги. По ночам там ярко горели огни, и взрослые стояли на страже с пиками и дубинками, а днем дети просили милостыню у проходящих путников. Я начал понимать, почему повозки купцов так хорошо охранялись.

Так мы шли несколько ночей, бесшумно пробираясь через маленькие поселки, пока не достигли какого-то города. Рассвет застал нас у самых предместий. Когда какие-то ранние купцы на повозке, полной клеток с цыплятами, нагнали нас, мы поняли, что нора сходить с дороги. На дневные часы мы устроились на маленьком холме, откуда был виден город. Я не мог заснуть, так что сел и стал смотреть, как разворачивается торговля на дороге под нами. Маленькие и большие лодки были привязаны в городских доках. Временами ветер доносил до меня крики сходящей с корабля команды. Один раз я даже услышал обрывок песни. К собственному удивлению, я обнаружил, что меня тянет к себе подобным. Я оставил Ночного Волка спать и спустился к ручью у подножия холма. Я сел и стал стирать мою рубашку и гамаши.

Мы должны держаться подальше от этого места. Они убьют тебя, если ты пойдешь туда, рассудительно заметил Ночной Волк. Он сидел на берегу ручья рядом со мной и смотрел, как я моюсь. Темнело. Моя рубашка и гамаши почти высохли. Я пытался объяснить ему, почему я хотел, чтобы он подождал, пока я схожу в город и загляну в трактир.

Зачем им убивать меня?

Мы чужие, и мы зашли на их охотничью территорию. Почему бы им не убить нас?

Люди не такие, терпеливо объяснил я.

Нет. Ты прав. Они, скорее всего, просто посадят тебя в клетку и будут бить.

Нет, не будут, настаивал я, чтобы скрыть мои собственные страхи. Я боялся, что кто-нибудь узнает меня.

Они делали это раньше, упорствовал он. С нами обоими. А это была твоя собственная стая.

Я не мог отрицать этого. Так что я просто обещал:

Я буду очень-очень осторожен. Я хочу только послушать их разговоры, чтобы понять, что происходит.

А почему нас должно заботить, что с ними происходит? Вот мы не охотимся, не спим и не идем дальше – это и должно нас волновать. Они не наша стая.

Мы можем узнать, чего нам ждать дальше на нашем пути. Много ли народа на дорогах, и смогу ли я найти работу, чтобы заполучить пару монет. Всякое такое.

Нам просто надо идти вперед и узнавать все самим, упрямо заметил Ночной Волк.

Я натянул рубашку и штаны прямо на влажное тело, пальцами зачесал назад волосы. Привычка заставила меня завязать их в хвост воина. Потом я закусил губу, размышляя. Ведь я собирался выдавать себя за бродячего писца. Развязав шнурок и распустив волосы, я обнаружил, что они почти доходили мне до плеч. Немного длинновато для писца. Большинство из них коротко стригутся и сбривают волосы у лба, чтобы они не мешали им работать. Что ж, с бородой и растрепанными волосами я могу сойти за писца, который долго был без работы. Не лучшая рекомендация для моего ремесла, но, учитывая скудость моих запасов, может, это и к лучшему.

Я оправил рубашку, чтобы выглядеть поприличнее, застегнул пояс и проверил, хорошо ли сидит в ножнах мой нож. Потом потряс в руке кошелек. Огниво в нем весило больше, чем серебро. У меня были четыре серебряные монетки, которые дал Баррич. Несколько месяцев назад это нельзя было назвать большими деньгами, а теперь у меня больше ничего не было, и я решил не тратить их без крайней необходимости. Кроме них из дорогих вещей у меня были только серьга Баррича и булавка Шрюда. Моя рука рефлекторно коснулась серьги. Как ни раздражала она меня, когда мы охотились в густом кустарнике, прикосновение к ней всегда действовало на меня успокаивающе. Как и булавка в воротнике моей рубашки.

Я дотронулся до воротника – булавки не было.

Сняв рубашку, я проверил воротник, а потом всю одежду. Я развел небольшой костер, чтобы лучше видеть, развязал мой узел и дважды проверил его содержимое. Я проделал все это, несмотря на почти полную уверенность в том, что знаю, где булавка. Маленький красный рубин в серебряном гнезде был воткнут в воротник рубашки, надетой на мертвеца, лежавшего у хижины пастуха. Я был почти уверен и все-таки не мог заставить себя признать это. Все время, пока я искал, Ночной Волк неуверенно кружил вокруг моего костра, скуля в тихом возбуждении от моего беспокойства, которого он не понимал.

– Шшшш! – раздраженно сказал я ему и напрягся, вспоминая обо всем так, словно собирался докладывать Шрюду.

Последний раз я точно видел булавку в ту ночь, когда выгнал Баррича и Чейда. Я вынул ее из ворота рубахи, показал им обоим, а потом сидел и смотрел на нее. Но я воткнул ее назад. Мне казалось, что с тех пор я ее не трогал. Я не вынимал ее из рубашки, когда стирал. Вроде бы я должен был уколоться, если бы тогда она все еще была в воротнике. Но я обычно запихивал булавку в шов, где она плотнее держалась. Так мне казалось безопаснее. Не было никакой возможности узнать, потерял ли я ее, охотясь с волком, или она все еще была воткнута в воротник рубашки, надетой на мертвеца. Может быть, я забыл ее на столе, и один из «перекованных» подобрал блестящую вещицу, когда рылся в моих пожитках.