Виктория Угрюмова - Обратная сторона вечности

– Ты заметила? – не без кокетства спрашивает он, скашивая глаза к самому кончику.

– Это трудно не заметить...

– Подожди-ка, дай я угадаю, – произносит Барнаба, – ты не в восторге, так?

– Как бы это поточнее выразиться: не вижу необходимости в такой нашлепке, что ли.

– Поразительное отсутствие вкуса и воображения, – возмущается Время. – Никаких смелых идей и неожиданных решений! Ты тормозишь развитие этого мира!

– Скажите пожалуйста, какой авангардист!

– Аван... кто?

... Великая Кахатанна, Суть Сути и Мать Истины, недавно вернулась из Курмы и теперь вовсю готовится к поездке на Иману. В ходе этой подготовки она сделала неожиданный вывод, что является прирожденным и талантливым домоседом, а многочисленные странствия, выпавшие на ее долю, есть не что иное, как ошибка или насмешка судьбы. Во всяком случае, неограниченное количество приключений было доставлено явно не по адресу. Она бы спокойно прожила и без таковых.

Интагейя Сангасойя с упоением варила варенье из вищен.

Сочные, крупные, темные, с капелькой медового света инутри, ягоды были уложены в серебряный тазик и установлены на бронзовом треножнике, на котором обычно курились благовония. И так, на маленьком огне, при непрерывном помешивании, как гласил рецепт, создавался настоящий шедевр. Барнаба в этом участвовал более чем активно: варенье требовалось отставлять на восемь часов, и он с охотой переносил тазик на этот отрезок времени в какое-то иное пространство, а затем возвращал минута в минуту, когда нужно было снова ставить его на огонь. Такими темпами работа шла быстро, а усталость была почти незаметной. За вишнями настал черед абрикосов, затем – персиков, потом – обожаемой Барнабой хурмы и винограда.

Варенье пользовалось бешеным успехом у всех, кто его пробовал, и Нингишзида – признанный сладкоежка находил теперь гораздо больше причин, чтобы побеспокоить свою богиню и заодно продегустировать очередную порцию.

Молодые служители, озадаченные на предмет нахождения маленьких горшочков, баночек, кувшинчиков и прочих емкостей, в которых продукт не просто бы хорошо сохранился, но и выглядел аппетитно, сновали взад и вперед между храмом и дворцовой кухней, приводя поваров в замешательство обвальными мелкими хищениями.

Захваченная всеобщей тенденцией поглощать неограниченные количества сладкого, охрана из полка Траэтаоны активно вылизывала посуду со сладкой пенкой.

– Ты не боишься исчезнуть без следа во время грядущего сражения? – спросил Барнаба в перерывах между исчезновениями.

– Не знаю, – ответила она, помешивая свое варево, – с некоторых пор страх стал для меня условной единицей.

– А если немного яснее?

– Перестала бояться. Так давно определила, что испытывать страх и бояться – это не одно и то же, что даже забыла, когда и как это произошло. Главное, что я не одна. Я постоянно чувствую чье-то присутствие, чье-то участие в своей судьбе. Чувствую, что необходима. Самое главное – быть нужным кому-то. Только не говори, что ты уже это слышал, я и так уверена, что слышал...

Она остановилась, чтобы немного перевести дух и собраться с мыслями, чувствуя, что забралась в ненужные никому дебри.

– Я сама давно хотела у тебя спросить: почему так странно выходит, что когда оглядываешься на пройденный путь, особенно если это история прошлых лет, то все так гладко, так ясно, так логично выходит? А как сам начнешь участвовать в событиях, то все белыми нитками шито и то и дело рвется, дырки какие-то образуются в логике событий, все происходит вопреки...

– Вопреки чему? – осведомился Барнаба, но Каэ не заметила оттенка лукавства в его голосе.

– Вопреки всему нормальному. Все идет вверх тормашками, и результаты вечно неожиданные. Загадывать и задумывать наперед бесполезно, все равно получится наоборот.

– Очень просто, дорогая Каэ. Когда ты читаешь историю, ты видишь готовую картину, как бы лицевую сторону ткани, где все уже создано, соткано из мельчайших ниточек, – их переплетение и образует строгую логику рисунка. А то, что происходит лично с тобой, – это всего лишь изнанка, тебе видны узелки, дырочки, стяжки, все ошибки ткачихи, одним словом. Это обратная сторона вечности, и она всегда так выглядит.

– Обратная сторона вечности, – пробормотала Каэ. – Что же, красиво звучит.

– Это и выглядит красиво, если, конечно, не присматриваться и не ждать, что увидишь привычное.

Каэтана отошла от своего тазика с вареньем и села, по обыкновению, на траву.

– Спасибо, это действительно важно, Барнаба.

– Рад, если смог тебе помочь. А теперь ты ответь мне тем же – не оставляй страждущего без продукта: варенье подгорает!

Обратная сторона вечности на Арнемвенде выглядела противоречиво и странно. Как и положено изнанке любой яркой, узорчатой ткани...

В самом большом государстве запада на некоторое время установились мир, покой и справедливость. Наследный принц Сун вступил на престол Аллаэллы сразу же после смерти своего отца – короля Фалера Хеймгольта – под именем Суна III, прозванного в истории Веснушчатым. Странная ирония судьбы, если учесть, что последний из рода Хеймгольтов сделал для своей страны гораздо больше, чем пять или шесть предыдущих монархов, взятых вместе.

Но об этом позднее.

Король Фалер окончательно покинул мир живых, и его лицо стало маской, такой же золотой, как и его тело, когда князь Матунгулан объявил ему приговор Большого Совета. Официально это должен был сделать королевский стряпчий или главный распорядитель, но из всех присутствовавших только седой военачальник не потерял присутствие духа, увидев две золотые статуи за королевским столом. Мага Шахара за преступления против народа и государства, а также ныне здравствующих монархов приказал предать страшной казни – переплавке на монетном дворе. Видимо, глотка мага, ставшая благородным металлом, потеряла способность издавать какие бы то ни было звуки, но выражение его лица было весьма красноречивым, когда его отправляли в печь.

Так свершилась справедливая месть богов – Повелителей Преисподней.

Король Сун III Хеймгольт заключил первый в истории Арнемвенда договор о дружбе и взаимопомощи между Аллаэллой и Мерроэ, а также взял в жены свою кузину, давно влюбленную в него принцессу Аран. Он и сам был к ней неравнодушен вот уже года три или четыре и пользовался всяким удобным случаем, чтобы повидать ее или хотя бы послать о себе весточку. Это был первый брак в династии Хеймгольтов, заключенный по любви. Однако и политические соображения были на стороне подобного шага молодого короля.

Одним из первых указов нового государя был указ о восстановлении храма Тики-утешительницы и учреждении особого фонда памяти королевы Лай, к которому будущие жрицы Тики всегда смогут обращаться в случае необходимости.