Глен Кук - Дитя тьмы

Крылатый человек, словно призрак, вынырнул из тьмы ночи и, промелькнув тенью на фоне звезд, опустился на окно башни замка Криф. Он с легким хлопком сложил широкие крылья и укрылся ими, как темным плащом. И слился с тьмой ночи. Глаза его загорелись холодным красным огнем, он внимательно прислушивался и крутил лохматой, как у терьера, башкой, всматриваясь в черное нутро башни. Все замерло. Ни один звук не нарушал тишину. Он немного помедлил в нерешительности – тишина и покой означали, что он должен продолжать начатое. Осторожно и боязливо – человеческое жилье всегда внушало крылатому существу ужас – он спустился с окна.

В башне – тьма, непроницаемая даже для его глаз, способных видеть в ночи, и это лишь усилило его страх. Неизвестно, какое зло могло таиться там, в башне, под покровом ночи. И все-таки он нашел в себе достаточно отваги, чтобы двинуться вперед, вцепившись в рукоятку хрустального кинжала и придерживая небольшой мешочек у пояса. От неописуемого ужаса перехватывало дыхание – он вообще храбростью не отличался и находился здесь только из любви к своему Хозяину и священного трепета перед ним.

Руководствуясь лишь ему слышными звуками, он нашел нужную дверь. В башне – тишина и покой, как и предсказывал Хозяин. Страх немного ослабил свою хватку, но ненадолго – путь преграждало охранительное заклинание. Такое заклинание может поднять тревогу и призвать стражу.

Но и он располагал кое-какими средствами. Те, кто его послал, постарались предусмотреть все. Достав из мешочка кроваво-красный драгоценный камень, он метнул камень в коридор. Самоцвет со стуком покатился по полу. Он замер. Шум показался ему громоподобным. Брызнуло яркое пламя, и заклинание распалось, рассыпалось красными брызгами, уйдя в иные реальности. Он следил за исчезновением заклятия, прикрыв глаза длинными костлявыми пальцами. Прекрасно. Все идет как надо.

Незваный гость приблизился к двери. Дверь бесшумно открылась.

Комнату освещал лишь огарок свечи. В дальнем углу, на кровати под шелковым балдахином, – цель его путешествия… Она была юной, светловолосой, изящной, красивой, но все это совершенно его не трогало. Он являлся созданием абсолютно бесполым, и человеческие страсти (по крайней мере плотские) были ему чужды. Ему хотелось как можно скорее оказаться в обществе своих собратьев, в уюте пещерного дома. Существо на постели было для него лишь заданной целью и объектом, вызывающим страх и жалость.

Женщина (скорее даже девочка, только-только начавшая обретать женские формы) пошевелилась и что-то забормотала во сне. Он перепугался – ему было известно могущество сновидений. Запустив руку в мешочек, он поспешно извлек оттуда завернутый в кожу влажный комочек ваты и, поднеся его к лицу спящей, подождал, пока та, вдохнув испарения, не погрузилась в глубокий сон.

Убедившись, что жертва не проснется, он сдернул с нее одеяло, высоко поднял ночную сорочку и достал из сумки свою последнюю драгоценность. Специальное заклятие должно было сохранить жизненную силу содержимого флакона, ибо только это могло обеспечить успех всего ночного предприятия.

Он презирал себя за то хладнокровие, с которым осуществил задуманное Хозяином. Закончив работу, он привел одежду женщины в порядок, аккуратно укрыл спящую одеялом и бесшумно вышел. Отыскав в темноте коридора кроваво-красный камень, он раздавил его в пыль, чтобы восстановить охранительное заклинание. Все должно остаться как было. Прежде чем улететь во тьму ночи, крылатый человек ласково погладил хрустальный кинжал. Его радовало, что оружием воспользоваться не пришлось. Он не любил насилия.

С той ночи минуло девять месяцев и еще несколько дней. Наступил октябрь – прекрасный месяц для вершения дел странных и нечистых. Месяц, когда черные побуждения скрываются за волшебным ковром золотой листвы, когда с высот Капенрунга предвестниками зимних холодов начинают дуть тоскливые пронизывающие ветры, а луна заливает темную землю оранжевым зловещим светом, напоминая о скрытых там, внизу, многочисленных опасностях. Этот октябрь начался почти летними днями, словно вспомнив о прошедшем августе и забыв о сентябре с его капризным женским характером и постоянной сменой погоды. Однако осень постепенно набирала силу, и месяц, катясь под гору, наконец рухнул в черный ледяной колодец, отдав землю во власть зимнего холода. Известно, что в самом конце октября наступает ночь, когда все богомерзкие твари выходят вершить свои темные дела…

Форгреберг был небольшим городом и ничем не выделялся среди остальных столиц Малых Королевств. Улицы его напоминали помойку – богачи тратиться на уборку не желали, а беднякам на грязь было плевать. Три четверти города захватили древние трущобы, а оставшаяся часть кичливо выставляла напоказ богатые жилые кварталы и торговые ряды, где покупали и перепродавали шелка и пряности, поступавшие с Востока через проход Савернейк. Аристократы жили в городе только зимой, все остальное время эти злобные охотники за головами проводили в своих замках и поместьях, выколачивая из крестьян бесконечные поборы. В городе бесчинствовали бандиты, а жители стенали под бременем налогов. Люди умирали голодной смертью, их уносили болезни. Коррупция в правительстве достигла невообразимых размеров, а разные племена, кипя от ненависти, в любой момент готовы были взяться за оружие.

Короче говоря, Форгреберг ничем не отличался от соседних городов, если, конечно, забыть о том, что в нем находился королевский двор и что он служил конечным пунктом для прибывающих с Востока караванов. Отсюда шли на Восток богатства Запада, и здесь же принимались товары из прибрежных государств.

В тот последний день октября, когда Зло показало свое лицо, в городе с утра начался праздник.

В то же утро в одном из проулков Форгреберга появился старик в широком потрепанном плаще. Старец явно нуждался в хорошей ванне, а многодневная щетина на его физиономии – в бритве.

Довольно посмеиваясь и ощущая приятную тяжесть монет в кармане, а вкус бекона – на языке, он вышел через черный ход одного из самых роскошных домов города.

Однако его хорошее настроение быстро испарилось. Старик остановился, посмотрел вдоль проулка и бросился наутек. Позади него, по мостовой, застучали колеса. В тишине утра удары стальных ободов были подобны грому. Бродяга остановился, почесал в паху, сделал охраняющий от зла знак и вновь побежал.