Мэтью Стовер - Герои умирают

Техник сунул Коллбергу в руку чашку, и администратор равнодушно прихлебнул обжигающий кофе. Этого было мало, он не мог снова отключиться. На присоединенной к креслу пластине Коллберг нацарапал несколько строчек и нажал на клавишу «послать». Через пять минут швейцар принесет коробочку амфетамин-сульфата, который обычно лежит в виртуальном кресле личной кабины Коллберга.

Мысленная речь Кейна лилась без передышки, удачно смешиваясь с рассказом о происшедшем за последние двадцать семь часов. Коллберг кивнул, отдавая должное искусству Кейна – этот человек умеет повествовать. Зная, что до сих пор был вне связи, он теперь описывал всю историю так ярко, что зрителям покажется, будто они сами прошли вместе с ним через все это. И в то же время Кейн ухитрялся создавать иллюзию слегка сбивчивого размышления.

Так… значит, он договорился с Ма'элКотом, что найдет Саймона Клоунса; в этом была очаровательная ирония. Такое положение вещей позволит Кейну спасти Пэллес и убить Ма'элКота практически одновременно, если он будет работать на подъеме – как всегда.

Однако чем он занят сейчас?

POV Кейна замигал, когда убийца оглядывал улицу, перед тем как пересечь Дворянский путь и спрятаться в черных лунных тенях под Рыцарским мостом. Он все еще пересказывал происшедшее, упомянул о какой-то огромной статуе и кровавой клятве, однако до сих пор не сказал ни слова, зачем отправляется на запад Старого Города в два часа ночи.

Да, умению нагнетать интерес издавна посвящали много часов в училище Студии, и Кейн усвоил урок. По крайней мере на Коллберга это действовало. Администратор пожевал губу и вытер потные ладони о подлокотники кресла.

POV Кейна показывал, что актер крадется к какой-то громадине, чуть более темной тенью высившейся на фоне посеребренного луной неба. Это здание возвышалось над ограждавшей Старый Город стеной.

– Что это? – пробормотал Коллберг. – Куда он пробирается?

Один из техников сверил сигнальное устройство Кейна с виртуальной картой города.

– Я думаю, это дом суда, администратор. Бог знает, что ему там надо…

Не успел Коллберг нахмуриться, как Кейн был уже на углу дома и скользнул в его черную тень. Пальцы на руках и ногах ловко отыскали щели между огромными известняковыми глыбами, и актер пополз по стене со скоростью восходящего по лестнице человека. Прошло чуть больше минуты, и он достиг площадки стражников, окружавшей наклонную крышу здания. Здесь Кейн остановился, спрятался в тени, отдышался и начал мысленно отсчитывать дымовые трубы. «Одна, две, три вверх, еще две, вот она!» Труба, которую рассматривал Кейн, курилась густым белым дымом, отбрасывавшим красные отблески от фонаря приближавшейся стражи.

«Этот дым может идти из-за того, что метрах в шестидесяти внизу кто-то опрокинул в огонь котел каши», – продолжал размышлять Кейн.

Шестьдесят метров? Коллберг озадаченно нахмурился. Само здание едва достигало тридцати метров.

«Ага, стража».

У охранника не было ни единого шанса. Он обошел изгиб стены, не заметив, как Кейн скользнул через стену и кошачьим шагом подошел ближе. К удивлению Коллберга, Кейн не стал резать стражнику глотку; вместо этого он молча и уверенно ударил его локтем по шее, попав под нижнюю кромку шлема. Колени у жертвы подогнулись; в это время Кейн схватил в одну руку фонарь, в другую тело и в полной тишине опустил и то, и другое наземь. Прежде чем стражник очнулся и застонал, Кейн затянул вокруг его шеи веревочный пояс, соорудив простейшую удавку. Через несколько мгновений стражник надолго отключился.

Еще двадцать секунд ушло на то, чтобы связать стражника и воткнуть ему в рот кляп. Покончив с этим, Кейн стал подниматься по покатой крыше к намеченной трубе.

«О том, что что-то происходит, знает только тот доверенный заключенный, который возится там внизу с кашей. Но даже он не знает точно, в чем дело. Ему известно только, что Тоа-Сителл пожелал допросить узника, который как раз готовит себе ужин, а потому он приказал вывернуть эту кашу в огонь. Больше ему ничего не известно, да и не надо знать.

Все остальное зависит от меня».

Добравшись до трубы, Кейн вытащил из пояса стальной прут с длинным мотком веревки, привязанным к зарубке в центре прута. Положил прут поперек трубы и бросил веревку вниз, в дымную темноту. Достал пару толстых перчаток из сыромятной кожи, надел их и полез в дымоход.

«Через пятнадцать минут придут заключенные, которые готовят завтрак. Мне нужно как раз пятнадцать минут, чтобы вывести двоих друзей из заточения. Если я промедлю, тогда все пропало – это может стоить мне жизни. Впрочем, не важно. Если я провалюсь, Пэллес умрет там, внизу».

Он в последний раз высунулся из трубы, чтобы глубоко вдохнуть, задержал дыхание и заскользил по веревке так быстро, что перчатки задымились и начали припекать ладони.

«Нужно, чтобы все удалось с первой попытки».

«Ламорак, – внезапно подумал в ужасе Коллберг. – Там внизу Ламорак – Кейн идет к Ламораку и Пэллес. Нет, он не стал бы тратить время на Ламорака… Или стал бы? Лучше не надо. Неужели я не предупредил его?»

Пальцы сами сжались в кулак, и администратор автоматически занес его над экстренным переключателем; понадобилось немалое усилие, чтобы заставить себя отвести руку. Он не мог сделать это сейчас, без разрешения; его счеты с Ламораком были чересчур деликатного свойства для экстренного вызова – это могло не понравиться Совету попечителей.

Кейн скользнул из закопченного дымохода в темную тесноту кухни имперского Донжона. Коллберг не мог оторвать глаз от пульсирующей кнопки экстренного вызова.

Он понял, что вопрос «если» больше не стоит. Остается только вопрос «когда».

Таланн вырвалась из мира лихорадочных сновидений, разогнала туман в голове и вернулась в реальность, где царили темнота и боль.

Она не могла вспомнить, когда ее допрашивали последний раз; не знала, сколько времени была прикована, касаясь обнаженной, в ссадинах кожей холодного известнякового пола. Железные кандалы, пригвожденные к полу, охватывали ее щиколотки; заржавелая цепь с наручниками на запястьях отходила от стены. Цепь была чересчур коротка, и Таланн не могла ни встать во весь рост, ни лечь вытянувшись. Ощущение чего-то мокрого и мягкого подсказало ей, что она снова опорожнила мочевой пузырь и кишечник, пока спала, неудобно свернувшись.

Тяжело дыша, она заставила себя сесть. На нее сразу же нахлынули волны боли от многочисленных ранений – содранная кожа там, где железные кандалы врезались в щиколотки и запястья, мокрые от собственных испражнений ссадины на ягодицах и на бедрах; небрежно зашитые раны от мечей Котов, воспалившиеся и зудящие, – и венчала все это лихорадочная дрожь, от которой кружилась голова. Таланн подозревала, что шишка над правым ухом от удара стальным эфесом, погрузившего ее в беспамятство, скрывает травму черепа.