Мэтью Стовер - Герои умирают

Никак нельзя пошевелиться – веревки впиваются в запястья, щиколотки и шею, еще несколько витков чувствуются на коленях и бедрах.

«Моя шея, – появляется мысль. – Это все я чувствую». Легкое движение в поисках более удобной позы вызвало взрыв боли в левом бедре, а инстинктивно поставленный в мыслезрении блок против боли окончательно вернул ему сознание.

Когда глаза снова увидели свет, Ламорак вспомнил, кто он такой.

Мгновением позже он понял, где находится. Сердце начало биться словно барабан, сотрясая все тело, и выбросило его из мыслезрения в море невыносимой боли.

– Следите за его глазами. Видите, они снова приходят в фокус. Это означает, что теперь мы можем сделать первый надрез.

Над Ламораком стоял костлявый человек, спокойно читавший лекцию на Западном наречии с липканским акцентом. Человек был облачен в своеобразный костюм: неуклюжий мешковатый комбинезон, похожий на одеяние пасечника, в которое вплетена серебряная проволока. Его голову покрывал огромный колпак, а черты лица смутно виднелись сквозь маску из серебряного плетения.

В затянутой в перчатку руке сверкал небольшой скальпель,

Сооружение, к которому был привязан Ламорак, представляло собой нечто вроде стола или высокой кровати, покрытой материей и так замысловато устроенной, что спина Ламорака удерживалась в полусидячем положении. Отсюда он прекрасно видел нож, аккуратно разрезавший ткань его брюк на раненом правом бедре.

– Эй, – хрипло произнес Ламорак, – не возитесь без всякого повода. Я не герой, так что просто спросите, что вам надо.

Челюсть с трудом шевелилась, рот все еще болел от удара о стену камеры и от побоев стражников, которые привели его сюда.

Человек в одежде пчеловода не повел и ухом. Он крест-накрест разрезал одежду на колене Ламорака и повел надрез выше, к паху. Ламорак невольно вздрогнул.

– Мастер Аркадейл, – послышался еще один голос. – А почему бы не вставить ему кляп?

– Хороший вопрос, – сухо ответил человек со скальпелем. – Допрашиваемый должен иметь возможность говорить, даже кричать, невзирая на то что ни один из его ответов не будет оказывать влияния на ход допроса. Это необходимо, чтобы уравновесить его беспомощность. Малейшая надежда на то, что сказанное может облегчить его участь, не даст осужденному впасть в отчаяние и заставит его голову усиленно работать. Это жизненно необходимо, в частности для того, чтобы нейтрализовать шок на более поздних стадиях допроса. Таким образом, вы заставляете допрашиваемого принимать активное участие в процессе; он надеется стать вашим помощником. Поняли? Прекрасно. Изредка вы даже можете задать ему пару вопросов. К примеру… – увенчанная колпаком голова склонилась над Ламораком, – не хотите ли пить? Дать водички?

– Вот тебе водичка, – прокаркал Ламорак и попытался плюнуть в палача, однако во рту было сухо, как в пустыне. Изобразив слабую усмешку, он добавил: – А пивка не найдется?

– Прекрасно, просто превосходно. – Мастер Аркадейл снова повернулся к своим слушателям. – Видите? Это все, что требуется.

Ряд треножников, удерживающих лампы с керамическими отражателями, окружал небольшое возвышение, на котором стоял стол. Лампы бросали на него яркий желтый свет, а остальная часть комнаты тонула в сумраке. Там едва можно было заметить нескольких человек, сидевших на расставленных на каменном полу скамьях. Все они сосредоточенно слушали Аркадейла. Позади них угадывались бесконечные ряды скамеек, поднимавшихся к неразличимому в темноте потолку.

«Лекционная аудитория», – подумалось Ламораку. Комната очень напоминала классы училища Студии. А здесь – гибрид аудитории и анатомического театра.

Ламорак прислушался к себе и был приятно удивлен, не заметив даже намека на панику. Он решил, что пока неплохо держится, – однако, возможно, какая-то часть его уверенности вызвана к жизни надеждой на то, что все происходящее ему только чудится, что на самом деле он вовсе не привязан к столу в Донжоне Анханы и что его не станут использовать как наглядное пособие для начинающих заплечных дел мастеров. Нереальность происходящего, на которое он смотрел как бы со стороны, казалась ему лентой о чужом Приключении.

Ламорак старательно пытался отыскать хотя бы каплю веры в то, что он умрет здесь, и снова обрадовался, когда ничего не нашел. Он ни на миг не забывал о записывающем устройстве у себя в черепе и ужасно боялся показаться трусом – именно эта боязнь и заставляла его рисковать все отчаяннее на протяжении актерской карьеры. Именно из-за нее он совершал самые головокружительные трюки; если бы Студия вложила в него столько же денег, сколько, например, в Кейна…

– Помните, – продолжал тем временем Аркадейл, – ключом ко всему является прогрессивная деградация, поэтому мы начнем с самого малого разреза.

Нож опустился на бедро Ламорака, как раз над коленом.

– Будь добр, Ламорак, не двигайся. Любое шевеление в поражаемой области сделает разрез неаккуратным и более чувствительным. Хорошо? Вот и ладно.

– Ты совсем этого не хочешь, – убежденно произнес Ламорак и перешел в состояние мысленного зрения.

Он хотел подкрепить свои слова воздействием на психику мучителя, заставив его отказаться от своих планов. Он не увидел позвякивающих цветных линий, с которыми всегда ассоциировал Силу, однако и не ожидал этого: три дня тщетных попыток, предпринимаемых в камере, лишили его последней надежды. Донжон был непроницаем даже для магов именно потому, что содержавшиеся в известняке минералы препятствовали проникновению Силы. Те же ее частицы, что все-таки проходили сквозь барьер, бывали поглощены бесконечными фантазиями и молитвами о свободе, которые возносили сотни узников. Здесь невозможно было творить достаточно сильную магию, чтобы воздействовать на мозг мучителя, тем более что от всей фигуры Аркадейла исходило не больше Силы, чем от мраморной статуи.

И все же Ламорак попробовал генерировать Силу для «толчка» с помощью своей Оболочки. Он представил себе толстую лапу, похожую на лапу насекомого, которая якобы вылепилась из его Оболочки и ухватилась за маску, укрывавшую лицо Аркадейла. Ламорак пытался протолкнуть ее сквозь серебряную сеть в самый его мозг, однако мешал какой-то щит, алая стена за сетью поверх костюма Аркадейла.

Ламорак добавил Оболочке Силы, надеясь преодолеть защиту одним неожиданным ударом. Под этим ударом алая стена стала ярче, в то время как его собственная Оболочка выцвела и приобрела цвет опавших листьев – вначале стала желтой, потом посерела и, наконец, рассеялась, словно разорванная ветром паутина.

Изогнутый конец скальпеля погрузился в его плоть не слишком глубоко, сделав полукруглый надрез вокруг колена. Из стоявшей рядом корзинки Аркадейл достал тканевый тампон и стер выступившую кровь.