Александр Зорич - Светлое время ночи

Земляное молоко ударило Зверде сразу и в ноги, и в голову, и во чрево. Блаженство! Баронесса знала, что через пять минут будет спать глубочайшим из снов. То есть делать то, что барон Шоша не погнушался предпринять сразу же при встрече с отрядом Лида, предоставив супруге самой проявлять подозрительность, проводить дознание и – в случае чего – карать виновных.

Зверда не ответила Лиду. Помолчав с полминуты, он приободрился и продолжил излагать недооформленными риторическими периодами в духе «Ре-тарских войн» Хаулатона:

– Всю ночь мы провели в палатках. Земля вокруг ходила ходуном. В чаще с протяжным стоном гибли древесные исполины. Я произнес речь о том, что солдатам не пристало бояться извержений подземного огня. Я сказал, что ученые мужи моей страны уже давно объяснили подобные катаклизмы игрой бездушных природных сил. Мое красноречие возымело определенное действие. По крайней мере, дружина не разбежалась. А утром мы все будто прозрели. Местность претерпела некоторые изменения. И хотя по-прежнему слева и справа пролегали глубокие овраги, но за одним из них, между деревьями, что-то темнело. Это был древний межевой камень с затертым именем владельца. То есть, как вы догадались, граница заветных владений Неназываемого замка. Совсем недалеко от камня сыскалась и дорога. Стоило лишь разобрать несколько завалов, засыпать фашинами овраг и проложить просеку до большака. Наличие межевого камня вполне совпадало с показаниями карты, да и в дальнейшем дорога вела себя согласно «Фальмскому Толковнику».

– На этом ваши злоключения окончились, – кивнула Зверда.

– Истинно так.

– По законам Варана вас, Лид, следовало бы обезглавить, даже не предоставив возможности оправдаться. Формально, вы наш приказ не выполнили. Вы опоздали.

Воевода Лид понимал, что баронесса совершенно права. Однако по ее улыбающимся глазам – а глаза Зверды определенно улыбались – он понимал также, что голова его осталась бы на месте даже в том случае, если б он не смог предъявить вообще никаких доказательств своей невиновности. Потому что чете баронов Маш-Магарт досталось, похоже, настолько крепко, что даже запоздавшая помощь в лице Лида и его отряда была желанна, уместна и даже – совершенно необходима.

– Да, баронесса.

– Но поскольку мы не в Варане и поскольку ваш отряд стал жертвой игры превосходящих, гм, бездушных природных сил, я милую вас до дальнейших распоряжений.

– Можете поцеловать, – ответила Зверда изумленному взору Лида, который таращился на выпростанную из-под мехов ручку баронессы. Ручка оканчивалась пальчиками, а пальчики – серповидными когтями в два вершка.

Эгин бросил прощальный взгляд на утопающий в низких облаках Ит и вздохнул с облегчением. Немыслимый город, город-призрак, город-художник был, наверное, прекрасен. Вероятно, какую-то другую свою жизнь ему хотелось бы прожить там, в Ите. Но Эгин не стал обманывать себя: покинув это пристанище магов и авантюристов, он почувствовал себя почти счастливым.

Не без иронии Эгин отметил, что теперь похож на персонажа волшебной сказки более, чем на самого себя. Пожалованный Есмаром (который теперь – ни много ни мало – Царь Озера и Города!) каурый жеребец, облаченный в шикарную, но с большим вкусом выделанную сбрую, степенно шествует по мощеной дороге. Уже виднеется застава, обозначающая границу владений вольного города. Несколько недель – и он в Пиннарине!

В сарноде у него звенит золото, выданное итским казначейством вместе с благодарственным пергаментом. Назначение золота объясняется в пергаменте веселящей сердце формулой: «На обеспечение беспечального возвращения».

В кожаной суме, висящей на груди на коротких ремешках, свернулся зародышем чуда белый лотос на мясистом стебле – главное волшебство Ита. А в лотосе, между его колдовских лепестков – сам гнорр Свода Равновесия, милостивые гиазиры!

Правда, это пока не совсем материальный, маленький и прозрачный гнорр, но все-таки это гнорр, говорящий самым настоящим голосом. Правда, он, Эгин, слышит его не ушами, а как бы сразу мозгом.

Сума, притороченная за седлом Эгина, туго набита подарками, соперничающими между собой в изысканности и диковинности.

«Нахватался, как Серко блох», – вполголоса хмыкнул он. Однако теперь с ним не было никого, кто мог бы разделить его иронию героя-скромника.

Верный маленький попутчик Есмар, не по-мужски и уж тем более не по-царски порыдав на плече уезжающего «гиазира Эгина», остался царствовать в Ите в обществе своей неземной жены.

Да и галантный бандит Милас, бывший неплохим попутчиком и компаньоном, а ныне ставший самым обыкновенным другом, тоже остался в «распечатанном» городе. Милас, хоть и был бандитом, спьяну расчувствовался как простой обыватель.

– Вот так всегда, Эгин! Только найдешь друга, как сразу его потеряешь. Грустно. Может, и правы философы – ну ее к Шилолу, эту дружбу?

– Что это за философы такие? Уж не те ли самые, которые уверяют, будто этот мир существует только в нашем воображении? – спросил тогда Эгин, чтобы покрасоваться ошметками былой образованности.

– Не важно… А, впрочем, ведь говорил же мой дед в непомнюкакой поэме: «Вот она, наша жизнь! Семь расставаний, восемь встреч!»

– А что, Эриагот Геттианикт и правда твой дед, Милас? – шепотом спросил Эгин.

– Не сомневайся! Он мне такой же дед, как ты – сын своего отца, – загадочно улыбаясь, ответил Милас.

Это могло означать и «да» и «нет».

В том, что он – «сын своего отца», Эгин не сомневался. Сомневался он лишь в том, что у него когда-либо был отец, не в телесном, конечно, но скорее в юридическом смысле. Он считал себя сиротой, ибо знал: за редчайшими исключениями в Свод не берут детей, о родителях которых простой смертный сможет узнать что-либо кроме того, что их уже нет на свете.

Однако, он не стал настаивать на ответе. Он уже усвоил: невольных признаний из Миласа не вытащишь и пыточными клещами.

Да и сам Милас почувствовал неловкость. Ему не нравилось казаться авантюристом. И он постарался замять вопрос о знаменитом деде, вынув как будто бы из воздуха резной футляр из черепных костей местного ската-водолета. Футляр был величиной с две ладони.

– Открывай, не бойся.

В футляре лежала ключ-улитка, улитка-дирижер. Рядом с ней покоилась музыкальная игла.

– Это на память. Сейчас она спит. Соберешь ей компанию, прицепишь к дереву и насладишься музыкой! Рекомендую сосну, не слишком старую. Неплохо звучит весенний кипарис. Хотя с непривычки может показаться немного приглушенным, таким, знаешь ли, занудным, – прокомментировал Милас.