Александр Зорич - Боевая машина любви

«Красавица, не прячь от людей

Свой ясный взор под пышную прядь!»

– машинально перевел Сорго. «Так это же пели еще во времена Элиена Звезднорожденного! Экий эрудит этот юноша!»

Сорго остановился. Желание заговорить со странным юношей было непреодолимым.

И хотя обстановка явно не располагала к просвещенным беседам, он подошел к безумцу и спросил.

– Ты знаешь, кто сочинил эту песню, милейший? – Сорго был уверен, что его собеседник не принадлежит к дворянскому сословию. Уж больно жалкий вид он имел и уж больно грязным представлялось его тело. Но врожденная вежливость заставила его прибавить обращение «милейший».

– Никтоже может отвечати. Так песнь пети в краю моим отчем, – ответил юноша, с интересом поглядев на Сорго.

От этого глубокого, неюношеского, а какого-то по-старчески проницательного взгляда Сорго стало не по себе.

– Где же твой отчий край? – спросил Сорго, дивясь странному архаическому варанскому юноши. «Небось, при дворе Инна окс Лагина говорили приблизительно так же,» – ухмыльнулся Сорго.

– Во млеце времени край мой отчий есть, – нехотя отвечал юноша, поплотнее закутываясь в свое несусветное покрывало.

«Видимо, все-таки сумасшедший», – с сожалением вздохнул Сорго. Хотя ответ юноши, который считал, что его отчий дом растворен в молоке времени, порадовал Сорго как поэта и тонкую натуру. Уходить ему не хотелось.

– Тебе трудно говорить на варанском? – спросил Сорго.

– Так, господаре. Зело трудно, – кивнул юноша. – Ре-тарске наречие глаголити.

Сорго возликовал. В кои-то веки ему случается применить свои познания в древнетарском, которые он считал недюжинными.

К счастью для Сорго, разговор, завязавшийся после того, как юноша перешел на ре-тарский – который на деле являлся древнетарским, как и слова песни – потряс поэта до глубины души.

Юноша рассказал ему свою историю. И хотя Сорго понял не больше трети рассказанного, ее с лихвой хватило на то, чтобы заинтриговать его.

Оказалось, что юноша вырос в Северной Лезе, где дед научил его языкам. Оттуда его похитили разбойники. Однако во время землетрясения эти разбойники погибли, а он едва сбежал из их разрушенного дома, завернувшись в украденное покрывало. Заветная мечта юноши – вернуться домой.

Также выяснилось, что тезка великого северянина не ел с самого утра. И что ему трудно ходить, поскольку его нога вдруг начала хромать.

– Я приглашаю тебя к себе домой. На обед, – сорвалось с губ Сорго после того, как они проговорили с юношей около часа.

Юноша согласился. По его уверениям, он не знал, что делать дальше. Спешным шагом, чтобы не привлечь к себе внимание какого-нибудь случайного идиота из Опоры Благонравия, ведь юноша по-прежнему был наг, Сорго и Кальт, чье имя Сорго уже успел узнать, направились к дому поэта.

Хромой юноша оделся и помылся, сразу же приобретя вполне придворный вид. Он держался с достоинством и двигался с воистину царственной нерасторопностью.

А когда Сорго обнаружил, что познания Кальта распространяются не только на древнетарский язык, но и на древнюю историю, где они просто неисчерпаемы, Сорго понял, что никогда не простит себе, если даст этому странному юноше уйти из его дома сразу после обеда и не предложит ему стол и комнату в своем доме.

Он понял, что из разговоров с Кальтом может родиться нечто большее, чем просто пара-тройка стихотворений. Из рассказов юноши про полководцев древности, отличающихся такой живостью и таким знанием деталей, вполне может получиться целый роман в стихах! Роман-эпопея, который сделает из Сорго Вайского не просто придворного поэта. А классика, гения, божество литературы.

«И я в нем не ошибся!» – ликовал Сорго, укладываясь рядом с сопящей Лормой.

В его голове вращались выбракованные стихи из поэмы о ре-тарской войне.

Кальт Лозоходец в обличье Ларафа окс Гашаллы мирно спал в спальне, расположенной этажом ниже. В той же самой, где некогда спал Эгин.

Возвращение в сознание было резким, как пощечина.

Эгин зашелся в кашле, согнулся пополам и изрыгнул мощный поток воды, которому позавидовал бы иной дельфин пиннаринских фонтанов.

Его била дрожь. Ощущение конечного, гибельного, беспредельного холода заполняло все тело. Словно бы его заточили в ледяную глыбу, а потом через месяц разморозили и оживили. Да только схалтурили преизрядно, поскупились на кроветворные эликсиры и в жилах осталась холодная водица, а не горячее красное вино уроженца Варана.

Эгин перевернулся на спину и открыл глаза. Точнее, обнаружил, что глаза-то его, похоже, и так были открыты, да вот только не видят ровным счетом ничего.

В толще черного хрусталя небес не было ни звезд, ни луны, ни солнца. «Что я вижу и вижу ли я что-то?»

– Эй! – выкрикнул Эгин что было мочи.

Он не услышал собственного голоса.

– Эээй!!!

Эгин снова закашлялся.

Сплюнул пригоршню желчи.

На ощупь заключил, что лежит на досках. Видимо, все той же лодьи спасателей-на-водах.

В ушах зашумело, словно по сторонам низвергались четыре рокочущих водопада. Почему четыре – Эгин не знал, но образ этого числа неожиданно представился ему с надчеловеческой, беспредметной внятностью.

Эгин сел, подтянув ноги к подбородку. Если так продлится дальше – он умрет через несколько минут. Просто замерзнет насмерть.

Вспыхнувший свет полоснул в первую очередь даже не по глазам – по сознанию. Словно бы солнце зажглось не над Ильвесским хребтом, не на шпиле царской резиденции, а под черепным сводом.

Вместе со светом возродились звуки.

– Да, брате, это почище Волшебного театра, – прошептал один из спасателей-на-водах прямо над ухом Эгина.

– А то! Она ж, царица, только начинает еще. Ты сейчас не то что театр, а и свое имя позабудешь, – ответили не шепотом, но вполголоса.

– Ваша светлость… ваше величество… разрешите представить вам… – это был голос, похоже… Лилумы!

Какая-то женщина лопотала на ре-тарском. Кто-то – на варанском. Этот «кто-то» был опознан Эгином как Есмар. Он сбивчиво объяснял, что в соответствии с предсказанием имеет честь являться ее, госпожи Итской Девы, законным супругом.

– Я полагаю, госпожа Итская Дева или, точнее, Царица Озера и Города, нас пока что просто не слышит. Учитывая, что печатей еще три, я бы посоветовал всем присутствующим сбиться в кучу на корме, накрыться чем есть, зажмуриться и благоговейно примолкнуть. Проще говоря – заткнуться, – заключил Милас, слегка повысив голос.

Эгин наконец начал различать отдельные силуэты. Да, он в лодье, которая по-прежнему битком набита народом и по-прежнему ошвартована у колонны с капителью в виде женщины-рыбы.

А на носу судна – все то же деревянное изваяние девочки.