Дэвид Геммел - Последний хранитель

– От одного человека, Нои?

– Пусть так, но с такими, как он, не стоит встречаться даже с глазу на глаз. Их растят в военных стойлах. Они дерутся и убивают друг друга с самого нежного возраста. В них развивают силу, быстроту и выносливость, и не существует воинов, равных им. Поверь мне, Шэнноу, и уезжай, пока еще есть время! Прошу тебя! Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Разделяю твое желание, мой друг, – кивнул Шэнноу, не спуская глаз с приближающегося всадника.

Родьюл улыбнулся, разглядев поджидающих его людей. Да, награда его будет велика! Ведь второй всадник – предатель Нои-Хазизатра, пророк Единого Бога, человек, осуждающий насилие. Вот только одно: убить его прямо тут или доставить на суд Пендаррика?

Он остановился шагах в двадцати от них.

– Йон Шэнноу, царь царей отдал повеление о твоей смерти. Я – Родьюл, Охотник. Хочешь ли сказать что-либо, прежде чем умрешь?

– Нет, – сказал Шэнноу, плавным движением достал пистолет и выстрелом вышиб Родьюла из седла. Атлант тяжело ударился о землю. Грудь ему разрывала страшная боль. Он попытался вытащить пистолет, но Шэнноу подъехал ближе, и вторая пуля разнесла его череп.

– Хронос! – воскликнул Нои. – Не могу поверить!

– Вот и он не мог, – сказал Шэнноу. – Едем.

– Но… как же труп?

– Именно для этого Бог и создал стервятников, – ответил Шэнноу, пуская жеребца рысцой.

В двух милях оттуда Магеллас открыл глаза и испустил басистый смешок.

– О радость! – сказал он. Линдьян убрал свой Камень в кисет и покачал годовой, но Магеллас снова весело рассмеялся. – Чего бы я не отдал, лишь бы увидеть то, что произошло! Титул сатрапа Аккадии? И его, и еще десяток сатрапий. Ты разглядел выражение лица Родьюла, когда Шэнноу выстрелил? Что могло быть чудеснее? Шэнноу, я у тебя в долгу. Я буду зажигать свечи твоей душе в течение тысячи лет. О Велиал! Как я хотел бы увидеть это еще раз!

– Твое горе о погибшем брате очень трогательно, – сказал Линдьян, – но я все-таки не понимаю, как это произошло.

– Потому что ты смотрел на Родьюла. А я его не перевариваю… не переваривал. Поэтому следил за Шэнноу. Он вытащил пистолет, еще не договорив, и так плавно, что Родьюл слишком поздно понял, какая опасность ему угрожает.

– Но ведь Родьюл должен был знать, что Шэнноу будет сопротивляться?

– Разумеется. Но тут всего важнее поймать момент. Он задал Шэнноу вопрос и ждал ответа. Сколько раз и ты и я поступали так же? Это не играло роли, потому что нашим оружием были мечи и кинжалы. Но эти пистолеты… они допускают внезапность. Родьюл ждал переговоров, тревоги, страха… даже просьб о пощаде или попытки бежать. А Шэнноу всего лишь убил его.

Линдьян кивнул:

– Ты это предвидел, верно? Ты именно этого и ожидал?

– Да, но результат превзошел самые радужные мои надежды. Все дело в пистолетах, Линдьян. Мы можем без труда освоиться с их употреблением, но не с теми переменами, которые они вносят один на один. Вот это-то я и пытался сказать раньше. Меч, копье или булава превращают бой в своего рода ритуал. Противники примериваются друг к другу, ищут слабины в защите, рискуют жизнью, прибегая к хитрым приемам. И все это требует времени. А пистолет? Достаточно одного биения сердца, чтобы человек превратился в труп. Шэнноу понимает это. Он всю свою жизнь имел дело с таким оружием. Оно не требует ни ритуалов, ни понятий о чести. Враг существует для того, чтобы застрелить его и забыть. Он не будет зажигать свечей душе Родьюла.

– Так как же мы сразимся с ним? Убивать его из засады нам запрещено. Нам придется сойтись с ним лицом к лицу.

– Он выдаст нам свои слабости, Линдьян. Сегодня ночью мы войдем в его сны, и они Дадут нам ключ к нему.

Шэнноу и Нои устроились на ночлег с подветренной стороны холма. Иерусалимец все время молчал, а потом отошел и сел в стороне от своего спутника, глядя на город, который им предстояло посетить утром. Настроение у него было мрачным и печальным. Давным-давно он сказал Донне Тейбард: «Каждая смерть умаляет меня, госпожа». Но остается ли это правдой и сейчас? Казнь Веббера была первой – невооруженного человека он заставил встать, унизил перед всеми и пристрелил. Ну а человек в толпе ничего не сделал, только возразил – и за это тоже упал мертвым.

Чем ты теперь отличаешься от разбойника, Шэнноу? – Ответа не было. Он старел, стал медлительней и больше полагался на опыт, чем на быстроту. Хуже того: он подогнал себя под славу, которая шла о нем, и допустил, чтобы ужас перед легендой вынуждал более робких людей уступать его воле.

– Ради чего? – прошептал он. – Разве мир стал лучше? Разве Иерусалим стал ближе?

Он подумал о беловолосом голодом человеке, который встретился с ними. Был ли это поединок? Нет, это было убийство. Молодому воину не оставалось ни единого шанса. Можно было бы подождать и встретиться с ним на равных… Но зачем благородство? Честная игра?

«А почему бы и нет? Прежде ты верил в такие добродетели».

Он протер усталые глаза, и тут к нему подошел Нои.

– Вам хочется побыть одному?

– Я буду один, останетесь вы со мной или нет. Но садитесь.

– Говорите, Шэнноу. Пусть слова очистят душу от желчи.

– Желчи во мне нет. Я думал об Охотнике.

– Понимаю. Его звали Родьюл, и он убил очень многих. Меня удивила легкость, с какой вы отправили его в могилу.

– Да, это было легко. С ними со всеми легко.

– И все-таки это вас тревожит?

– Иногда. По ночам. Когда-то я убил ребенка, оборвал его жизнь по ошибке. Он тревожит меня. Он преследует меня в моих снах. Я убил столько людей, и это становится таким легким!

– Бог создал человека не для одиночества. Подумайте над этим, Шэнноу.

– По-вашему, я не думал? Один раз я попытался, но еще до того, как я ее потерял, мне стало ясно, что это не для меня. Я не создан для счастья. Меня терзает неискупимая вина перед этим ребенком, Нои!

– Это не вина, мой друг. А горе. И тут есть разница. Я не хотел бы обладать вашим искусством, но тем не менее оно необходимо. В моем собственном времени у границ моей страны обитали дикие племена. Они устраивали набеги и убивали. Пендаррик их уничтожил, и мы все начали спать спокойнее. До тех пор, пока человек остается охотником-убийцей, будет существовать нужда в воинах вроде вас. Я могу носить свои белые одежды и молиться без тревог. Зло облекается в черное. Но всегда нужны серые всадники, чтобы охранять границу между добром и злом.

– Мы играем словами, Нои. Серый цвет лишь более светлый оттенок черного.

– Или более темный оттенок белого. Вы чужды злу, Шэнноу. Вас томят сомнения в себе. И это вас спасает. Вот в чем опасность для Пастыря. У него нет сомнений – поэтому он способен сотворить страшное зло. Вот что стало причиной падения Пендаррика. Нет, вы в полной безопасности, Серый Всадник.