Фред Саберхаген - Безжалостный убийца

– Ник, скажи: может программа испытывать настоящие эмоции?

– Я могу, сэр.

– Как и ждал от тебя. Прекрасный запрограммированный ответ.

Дирак и Скурлок вновь веля переговоры, заперев прибор связи берсеркера там, где они были уверены, что враг ничего не услышит.

Премьер говорил:

– Все, что нужно берсеркеру — жизнь, которая подлежит уничтожению. И средства уничтожения ему необходимы. Спорен вопрос: считаются ли протоколонисты, запечатанные в стекло, действительно живыми? Но как бы вы не назвали эти существа — жизнью или потенциальной жизнью — это уже философия, которая явно не интересует берсеркера.

– Вы имеете в виду, сэр, что, зиготы могут быть ценным товаром, за который мы сможем выторговать жизнь и свободу?

Дирак, ничего не ответив, лишь кивнул головой в знак согласия.

Мужчина — бледноглазый, совсем еще молодой наружности, спросил:

– Если они считают их живыми, почему берсеркер не убил, не разрушил плитки, когда имел полную и неограниченную возможность?

– Во-первых, каждая плитка — очень плотная. Она задумана и сделана такой, чтобы прочно защищать свое содержимое. Не так уж легко их уничтожить. На каждую нужно потратить силу или обладать могучим оружием, чтобы совершить массовое убийство. Но, думаю, вы правы: у берсеркера есть какая-то причина. Некая честолюбивая схема в мозге. Скорей всего, идея воспитать и использовать легион “полезных”, как думают некоторые. Однако, наша высадка на борт корабля удивила его. И сейчас он потерял свой шанс. Возможно, берсеркер и в переговоры вступит, чтобы отвоевать добычу обратно.

Кенсингу трудно было стоять навытяжку, не видя возможности расслабиться. Он явился к Дираку с настойчивым призывом, чтобы все, оставшиеся в живых, немедленно надели снаряжение, взяли оружие, имеющееся в наличии, и отправились в экспедицию, пробную атаку на самого берсеркера.

Нужно, наконец, разрешить спор, ведь все очевидное свидетельствует, что враг почти или даже полностью беспомощен.

Дирак резко раскритиковал его предложение:

– Не будь дураком! Неужели не видишь, что он делает все возможное, чтобы втянуть нас в нечто подобное, о чем просишь?

Кенсинг готов был спорить:

– И еще готовит атаку против нас, настраивая оставленное оборудование на максимальное усилие. Чем больше времени мы ждем, тем сокрушительнее будет удар, когда берсеркер подготовится к нему.

И Сандро закончил мольбой:

– Как мы иначе собираемся вернуться домой?

У сотрудников лаборатории появились смешанные чувства. Они не хотели провоцировать еще одну атаку против врага, но горячо сопротивлялись идее, что биллион человеческих жизней будет переправлен в туманность Мавронари.

Дирак, ни в коей мере не изменяя своей репутации безжалостного, но обаятельного человека, продолжал выступать против любой атаки, против плана, предложенного Кенсингом и Энгадин. Он публично сказал, что враг со всей очевидностью пытается нас заманить в схватку.

Но у Ника и некоторых других росло убеждение, что такой опрометчивый шаг помешает собственным планам Дирака, требовавшего не только спасения людей в этой катастрофе, но сохранения своей власти.

Иное должно подождать, пока премьер не завершит свои поиски очень важного для него человека, которого решил не терять. По правде говоря, его целью являлась власть. Его “возлюбленная” на самом деле никогда не являлась больше, чем средство достижения ее.

Некоторые из наиболее умных и циничных членов экипажа, всей команды объясняли, что для Дирака вернуться домой без его необходимой с политической точки зрения жены означает крах. Посему он, возможно, вообще предпочитает не возвращаться.

– Какое это имеет отношение к нам? Пусть остается здесь, если хочет. Мы хотим домой.

Но даже без оружия и прямых угроз применения силы премьер всегда мог заставить большинство людей смотреть на вещи его глазами.

Проснувшись от звука капающей и барабанящей по ее крыше воды, леди Дженевьев внезапно вспомнила, что перед тем, как в последний раз уснуть, она сказала

Нику, что когда у нее было живое тело, любила слушать дождь.

Просыпаться в новой форме существования всегда не похоже на то, как она просыпалась живым телом. Сознание приходило и уходило сейчас в какие-то мгновения. Подобно тому, как включают и выключают свет без всякого удовольствия и усилий. Но вот такие ощущения — и удовольствие, и усилия — она вполне относила к большей части времени, когда бурлила молодость в ее горячем теле.

Теперь же, возвращаясь ото сна, похожего на смерть, чувствовала себя в полумраке, лежащей в очень большой постели где-то в помещении, похожем на апартаменты настоятеля собора.

Сейчас она проснулась от звука земного, английского, лондонского дождя, барабанящего в ее нереальных ушах, шумящего на воображаемых шиферных крышах воображаемого Аббатства, ниспадая на воображаемые улицы.

Она подумала: были ли в настоящем Аббатстве, где-то очень далеко от корабля, где она находилась в плену, на расстоянии световых лет космического пространства предметы, подобные водосточным трубам в виде фантастических фигур? Или они, эти полу-пресмыкающиеся чудовища, были рождены спазмами воображения Ника?

Он же сам ей однажды печально признался, что у него не хватает исторических знаний, чтобы до конца будь уверенным в точности своих копий.

Без усилия леди Дженевьев внушила себе, что она больше не в постели, а рядом с ней, очень близко, но без опоры. В окно она увидела сырой Лондон.

Стояло серое утро. Очень серое. На античных крышах из шифера блестел дождь. Темное небо разрывалось резкой и раздражительной грозой. И освещалось правдоподобными вспышками молний.

Леди в тайном уединении своей спальни, где ей клялся в поддержке и покое Ник Хоксмур, скинув белую сорочку, со страхом и любопытством изучала белую наготу тела, облик которого дал ей Ник.

В первый раз с тех пор, как очутилась в Аббатстве, занялась она таким исследованием. Впервые увидев себя такой, готова была согласиться: “Да, это я. По крайней мере, такой себя помню”. Но с каждым последующим взглядом ее неуверенность стала возрастать.

Интимные части тела — те, которые не видны ни на одной публичной видеозаписи, на основе которых производилась реконструкция, казалось более всего отличались от тела, которое она помнила. А, может, это было просто в ее воображении?

Внушив себе, что она снова одета, леди Дженевьев вышла из спальни и отправилась по проходу туда, где должен находиться публичный сектор Аббатства. Затем, выйдя через маленькую дверь и поднявшись по сотне ступенек без усилия и одышки, взошла на узкую лестницу в северной башне, на которой не было часов.