C. Витицкий - Бессильные мира сего

– Не знаю, – сказал Роберт. – И знать не хочу. Меня от них тошнит.

– Нормальная реакция нормального человека, – сказал сэнсей с одобрением. – Вы абсолютно здоровый и нормальный человек, Робин. С чем я вас и поздравляю.

– То есть вы по-прежнему настаиваете, чтобы я…

– Настаиваю, Робин. Самым решительным образом. Это пойдет на пользу силам мира и прогресса. Вы уж мне поверьте.

Было ясно, что он опять ничего толком не объяснит и не намекнет даже. И было ясно, как день, что у него есть цель, есть план, есть замысел. И придется ему споспешествовать. Раз уж вообще взялся на него работать.

– Что у нас сегодня на обед? – спросил сэнсей.

– А что бы вы хотели?

– Рыбный суп. И бутерброды из черного хлеба с аджикой.

Роберт не удержался, расплылся в улыбке, как довольный младенец.

– Жутко вредно!

– А наплевать. Все вредно. Поправьте меня, если я ошибаюсь: “Все, что есть приятного в жизни…”

– “Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению”. Первый постулат Пардо. Ладно, убедили. Будет вам рыбный суп с черным хлебом с аджикой.

– С хлебом с маслом и с аджикой!

– С маслом и с аджикой.

Сэнсей удовлетворенно вздохнул, снова лег навзничь и сложил ладони на груди.

– Замечательно, – сказал он. – Тогда я еще погоризонталю. После обеда сон – серебро, а до обеда – золото!

Роберт не стал спорить. Он вернулся к себе, на рабочее место, и сейчас же позвонили в дверь. Никому не было назначено на это время, и Роберт, заранее насупившись, пошел смотреть, кто там еще пожаловал. Оказывается, пожаловал несчастный Вадим Резалтинг-Форс, уже вполне протрезвевший, но – в своей штопаной серой штормовке, в кепчонке своей кожаной – похожий не то на бомжа, не то на студента-пропойцу, – замерзший, скукоженный, красноносый и мокрый.

– Я – к сэнсею, – объявил он прямо с порога в ответ на изумленно-неприветливый взгляд Роберта.

– Сэнсей занят.

Он словно ждал этого.

– Ну я тогда просто с тобой посижу. Можно? Или ты тоже занят?

И такая жалкая готовность принять самое худшее, такая раздавленная гордыня, такая безнадежность пополам с жалобной заносчивостью прозвучали в этом вопросе, что Роберт, сам того не желая, посторонился и пропустил его в дом.

В прихожей он велел ему раздеться, повесить штормовку на плечики, велел кеды отсырелые снять и надеть гостевые тапочки, завел в туалетную, дал полотенце – вытереть морду. Вадим подчинялся беспрекословно и даже с готовностью, и Роберт подумал, что давно уже не видел такого Вадима: тихого, покорного, послушного. Видимо, вчерашнее “очищение подпространства души” сделало свое светлое дело.

Сначала он хотел отвести его в дежурку, а потом решил, что это будет слишком близко к сэнсею, и выбрал кухню. Тем более, что скоро все равно надо будет готовить обед.

На кухне Вадим, как благовоспитанный мальчик, уселся на табуретку – ладошки под себя, – и они поговорили. Вполне светски.

– Чайку заварить?

– Чай-кю?

– Да, чайкю. Заварить?

– А какой у тебя?

– “Крепкий”.

– Ну, уж я надеюсь, что не жидкий…

– Да нет. Называется так: чай “Императорский. Крепкий”.

Вадим задумчиво спел:

– “Чай “Великий Тигр” каждый выпить рад”…

– Понятно. Может, кофей-кю?

– “Кофе пить будем и державу подымем!..”

– Хм. Ты сегодня в хорошей форме. Может, водочки?

– Нет, – сказал Вадим решительно. – Хватит с меня. Тем более, я теперь человек внутренне чистый. Зачищенный, так сказать. Кстати, ты видел, как он это делает?

– Богдан? Нет. Не видел никогда. А что?

– Так. Интересно было бы посмотреть. “Зачистка”, как никак, не хрен собачий. “Зачищение подпространства”.

– Не знаю, не видел, – повторил Роберт. – Знаю, что он ушел к тебе со своим воспитуемым, с Вовой с этим, а потом через полчаса вышел, очень мрачный, и сказал: “Все, хватит с него, засранца…” То есть – с тебя.

– А Вова что сказал?

– А Вова не сказал ничего. У Вовы был такой вид, будто он вообще смутно представляет, где он находится и который на дворе год.

– Сильная штука – эта зачистка, – сказал Вадим. – Я ничего не помню. А проснулся – будто это не я. Будто выздоровел от какой-то застарелой пакости… Представляешь?

– Нет.

Вадим покивал, глядя мимо Роберта в окно.

– Будто совсем новый человек, причем даже малознакомый. Мощная штучка – наш Богдаша. А я, надо признаться, никогда в него по-настоящему не верил. Думал, все это так, залепуха. Для старух… – Он помолчал. – Впрочем, в любом случае все это ненадолго. Увы.

Роберт не захотел уточнять. Да он и сам знал, что ненадолго.

– А Матвей где? – спросил он. Просто так спросил. Чтобы переменить тему.

– Я от него улизнул.

– Правда? А я думал, он внизу, у себя в машине сидит.

– Он наверняка сидит где-нибудь у себя в машине, но вряд ли внизу… А зачем он тебе?

– Да так. Поговорить хотел.

– А ты поговори со мной, – предложил Вадим. С самым серьезным видом.

(О чем? – сейчас же захотелось Роберту спросить. О чем нам с тобой сейчас разговаривать? Жаловаться друг другу, какие мы несчастные – полураздавленные жертвы рэкетиров?..)

– А что ты в этом смыслишь? – сказал Роберт вместо этого.

– В чем?

– “Вселенную создал Бог” – это Гёделевское утверждение или нет?

– Что значит – Гёделевское?

– Ну такое, которое нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Вадим посмотрел, искрививши рот, а потом пробормотал:

– Мне бы твои заботы.

И тогда Роберт вдруг решился. Какого черта? Пусть знает. Он же до сих пор надеется на что-то, приперся вот – унижаться…

– Ты зря сюда приперся, – сказал он. – Сэнсей не станет нам помогать, причем по двум даже причинам. Во-первых, он явно хочет, чтобы мы сами решили эту твою проблему. Без него.

– Понятно. А во-вторых?

– А во-вторых, Аятолла его клиент.

– Врешь, – сказал Вадим, и глаза у него снова сделались вчерашние – глаза неудачливой нищенки, только трезвой.

– К сожалению, нет. Не вру. Так что придется тебе рассчитывать только на себя.

Теперь Вадим смотрел на него с внезапным удивлением.

– Слушай, ты – жестокий человек. Почему? Или ты меня за что-нибудь не любишь?

– Да ничего подобного, – сказал Роберт нервно. – Просто мне надоело смотреть, как ты мыкаешься без всякого толку. Не поможет тебе никто, забудь. Мы – не способны, а он – не захочет.

– Ну, спасибо, – сказал Вадим медленно. – Утешил товарища. Спасибо тебе, родной мой и дорогой…

Роберт не стал дальше разговаривать. Он повернулся к Вадиму спиной и выдвинул (с грохотом) овощной ящик. Выбрал четыре картофелины покрупнее, бросил их (с грохотом) в мойку. Потянулся за ножом. На душе было погано, словно он сделал какую-то ненужную и совсем бесполезную пакость. Хотя на самом-то деле давно уже надо было ему сказать все, как оно есть. Правду. Горько-соленую. Правда вообще – штука малоаппетитная, а иногда и вовсе несъедобная… Вот пусть он и переваривает эту свою горько-соленую, несъедобную. Тут уж ничего не поделаешь – ему теперь все равно с этим жить…