C. Витицкий - Бессильные мира сего

– Да, – сказал Вадим. – Понимаю вас.

И он, действительно, очень хорошо понимал сейчас, что только человек совершенно уж посторонний и чужой, никогда не слышавший этого мягкого печального голоса, никогда не видевший трагически заломленных бровей и длинных черных волос, обрамляющих узкое бледное лицо, только совсем уж безнадежный дикарь и варвар, отпетый жлоб, бомж подвальный способен был бы связать такого славного печального человека с сумрачной этой азиатской кличкой – “Аятолла”.

– Я вижу, тут у вас ремонт? – полувопросительно, полуутвердительно произнес гость, откровенно озираясь.

– Да… вроде этого… Навожу порядок… – Вадим вспомнил, откуда возник беспорядок, и вновь почувствовал было приступ злобы, но снова встретился глазами с печальным взглядом Хана Автандиловича, и снова злоба испарилась, заменившись ощущением сочувствия и готовностью сопереживать как только понадобится.

Наступило короткое молчание, пятнадцать секунд обоюдной неловкости – печальный человек словно бы не знал с чего начать новую страницу разговора и колебался, внутренне ежась от собственной неуверенности. Вадим почти физически ощущал эти колебания и эту неуверенность, он и рад был бы помочь, рад был бы сказать что-нибудь, чтобы разрушить молчание, но совершенно не представлял себе, что именно. Не о снеге же за окном заводить было разговор?.. (И еще он подумал вдруг, что гость вообще-то не так уж уверен в себе и вальяжен, как стремится продемонстрировать и как это показалось на первый взгляд. Была в нем на самом деле какая-то неуловимая червоточинка, скрытое опасение какое-то, может быть, даже страх? И это было непонятно, и неприятно, и раздражало, словно заусеница рядом с ногтем.)

– Прежде всего, – начал все-таки наконец новую страницу Хан Автандилович, – позвольте мне поздравить вас. Вы совершили подвиг, который… Да, да, да – не спорьте, пожалуйста: каждый, кто совершает невозможное, совершает подвиг!

Вадим намерения спорить вовсе не имел, хотя и соглашаться с неожиданными этими и даже чрезмерными комплиментами было бы тоже как-то странно. Как минимум – нескромно. Он с удовольствием ответил бы сейчас каким-нибудь рекламным слоганом, да как назло именно сейчас ничего подходящего в голове не возникало, и он только плечами повел в том смысле, что: да ладно… чего уж тут… не стоит разговора…

– Замечательно, но вы совсем не выглядите счастливым, – сказал Хан Автандилович удивленно. – Вы выглядите уставшим.

– Так оно и есть, – согласился Вадим, поражаясь проницательности гостя. – Я устал, как Сизиф, – добавил он вдруг, неожиданно для себя самого. – Представляете, как устал Сизиф, которому удалось, наконец, взгромоздить на гору этот свой камень?

(Ну, надо ж, как красиво у меня это сформулировалось, подумал он с удивлением. И откуда что взялось?..)

– Представляю, – сказал Хан Автандилович с готовностью. – Очень хорошо я его себе представляю и думаю, что он совсем не чувствовал себя счастливым.

– “Счастье можно найти только на проторенных путях”…

– Правда. Откуда это?

– Пушкин любил это повторять. Из Шатобриана, кажется. Или из Монтеня? Не помню. Мне это показалось очень точным: счастье это – любовь, семья, друзья… Обязательно – хорошо известное, обыкновенное, никакой экзотики…

– Да. Очень точно. Очень.

И снова наступило натянутое молчание. Тема счастья казалась исчерпанной, тема сизифовой усталости – тем более. На лице Хана Автандиловича проступило страдание, но он справился с собою и сказал, словно начиная некую лекцию:

– Тут ведь все дело в том, что в современной России большим начальником может быть избран либо бывший партайгеноссе, либо так называемый крепкий хозяйственник, либо силовик…

– Или криминальный авторитет, – вставил Вадим не без яду. Он просто не смог удержаться. Напрашивалось же.

– Да, разумеется, – Хан Автандилович яду предпочел не замечать, а может быть, и в самом деле не заметил. – Просто у нас криминальный авторитет есть некая разновидность силовика: скрытая, тайная, грозная сила… Но я о другом. Я хотел сказать, что исключения возможны, хотя и маловероятны. Более того, они, может быть, даже опасны. Выберут, например, врача – и накачают себе на шею Папу Дока в российском варианте. Представляете себе Папу Дока в российском варианте?

– Ну, это как сказать, – возразил Вадим. – Виртуальная история всегда страшнее реальной.

Хан Автандилович беззвучно похлопал в ладоши.

– Очень точно. Но почему вы решили, что российский Папа Док – это виртуальная история?

– Потому что виртуальная история – это такая, которая могла бы осуществиться, но не осуществилась.

– Она осуществилась! – сказал Хан Автандилович проникновенно и с напором. – Спасибо вам, но она – именно – осуществилась.

Вадим некоторое время смотрел в его бледное, печально улыбающееся лицо.

– Но ведь вы же сами хотели, чтобы стал Интеллигент, – проговорил он наконец. – Не понимаю…

– Я хотел? – удивился Хан Автандилович. – Вы ошибаетесь! Мне было совершенно безразлично, уверяю вас… Сами подумайте, какое мне до всего этого дело? Другой вопрос, что сама по себе попытка повернуть ход событий… повернуть “трубу большого диаметра” – так, кажется, вы это называете? – это ведь чудо. Поверить в это изначально было невозможно…

– Подождите, – прервал его Вадим нервно. – Вы хотите сказать, что это не вы заказали мне… повернуть трубу?

– Ну, разумеется, не я! Вы придаете моей особе слишком уж большое значение. Я никогда не осмелился бы сам поставить перед вами такую задачу. Но меня попросили, и я никак не мог позволить себе отказать.

– Кто попросил?

– А вы не знаете? Не догадались?

– Нет.

– Нет? – Хан Автандилович явно находился в большом затруднении. Похоже было, что он уже сожалеет о затеянном разговоре. – Но в таком случае я вовсе не уверен, что могу… Зачем? Нет же никакого смысла…

– Нет никакого смысла – в чем?

Хан Автандилович не ответил. Врать он явно не хотел, а говорить правду не хотел еще больше. Выдержав совершенно недвусмысленную и откровенную паузу, он сказал вдруг:

– В конце концов, какая вам разница? Главное ведь не это. Главное, что все ваши проблемы оказались теперь решены. Все. Вы победили. А значит, как говорит один мой знакомый: “и можете дышать себе свободно”.

Это было довольно пошлое искажение какого-то очень знакомого стиха. Плоская шутка, по сути дела. Совершенно здесь неуместная. Но произнесена она была с таким внезапно прорвавшимся и отнюдь не шуточным высокомерием, и Хан Автандилович сделался вдруг так недоступен и величествен, что Вадим (удивляясь себе) вдруг внутренне вострепетал и обнаружил на лице своем отвратительно искательную улыбку. Он тотчас же вспомнил Пушкина: “Черт возьми, почувствовал подлость во всех жилах” и, чтобы побороть это внезапное и стыдное наваждение, произнес с рекламным пафосом: