C. Витицкий - Бессильные мира сего

– Надо табличку на двери закрепить как следует, – распорядился Работодатель. Он уже повесил трубку и теперь распутывал себя, хрустя суставами. – Займись.

– Ладно, – сказал Юрий. – Сейчас?

– Как только, так сразу. А сейчас уже три минуты одиннадцатого. Клиент на носу.

– Опоздает, – сказал Юрий уверенно. – Такие всегда опаздывают.

– Откуда ты знаешь? – спросил Работодатель с любопытством. – Ты ж его даже и не видел еще.

– По голосу. Такие всегда опаздывают.

– Какие?

– Ну… – Юрий затруднился. – Неуверенно-мямлистые. Ни шаткие, ни валкие…

– Слушай, может быть, у тебя еще и такой талант имеет быть?

Юрий ответить не успел, потому что строго-казенный голос Мириам Соломоновны из селектора на столе объявил:

– Павел Петрович, здесь господин Епанчин. Ему назначено на одиннадцать.

Работодатель скорчил Юрию рожу, означающую что-то вроде “хрен у тебя, а не талант”, и бархатно произнес в микрофон:

– Просите, пожалуйста.

Господин Епанчин (Тельман Иванович, 68 лет, вдовец, пенсионер бывшего союзного значения, бывший штатный чиновник Общества филателистов Российской Федерации, известный филателист, старинный и заслуженный консультант компетентных органов, проживающий по адресу-телефон… факс… без вредных привычек, без политических убеждений, состоит в разводе, жена проживает в Москве, сын – астрофизик, живет отдельно, работает в ГАИШе… и тэ дэ, и тэ пе, и пр.) оказался сереньким маленьким пыльным человечком с разрозненными золотыми зубами и с быстрыми мышиными глазками на морщинистом лице Акакия Акакиевича Башмачкина. Вошел и поздоровался без всякого достоинства, быстро-быстро потирая озябшие сизые ручонки, подшмыгивая серым носиком (не граф де ля Фер, нет, совсем не граф, и даже не канцлер Сегье, а скорее уж господин Бонасье, но заметно съежившийся от старости и аскетического при советской власти образа жизни). Чинно присел в предложенное кресло, Скрытно, но внимательно огляделся и тотчас же затеял маленькую склоку насчет Юрия, присутствие коего показалось ему, естественно, необязательным и даже излишним. Работодатель, естественно, придерживался по этому поводу мнения прямо противоположного. Произошел следующий разговор, во время которого Юрий нейтрально помалкивал, продолжая быстренько изучать досье клиента (“фотография в полный рост с загадочным интимом”, как любил выражаться относительно таких досье Работодатель).

– У меня, знаете ли, дело чрезвыча-айно деликатное, чрезвычайно…

– Разумеется, дорогой Тельман Иванович! За другие мы ведь здесь и не беремся…

– Тельман, – поправил его клиент, голосом раздраженным и даже капризным. – Меня зовут Тельман Иванович, с вашего позволения.

– Прошу прощенья. И в любом случае вы можете рассчитывать у нас на полную и абсолютную конфиденциальность.

– Да-да, это я понимаю… Фрол Кузьмич мне вас именно так и аттестовал…

– Ну, вот видите!

– И все-таки… Здесь случай совершенно особенный. Дело это настолько щекотливое… Мне придется называть звучные имена, очень даже звучные… А немцы, между прочим, знаете как говорят: что знают двое, знает и свинья, хе-хе-хе, я извиняюсь. Двое!

– Совершенно с вами согласен, уважаемый Тельман Иванович. И с немцами – тоже согласен. Но ведь сказал же понимающий человек: “Два – любимое число алкоголика”. А в Писании так и совсем жестко сформулировано: где двое вас собралось, там и я среди вас. И соответственно, я предупреждаю, просто обязан предупредить, что вся наша беседа записывается.

– Ах, вот даже как! Но в этом случае я вынужден буду, к сожалению…

И оскорбленный в лучших своих ожиданиях господин Епанчин принялся демонстративно собираться покинуть сей негостеприимный кров – задвигался, изображая сдержанное дипломатическое возмущение, зашевелился лицом и всем телом, начал приподниматься над креслом, но никуда, разумеется, не ушел и даже спорить перестал, а только уселся попрочнее и произнес с покорностью:

– Ну хорошо, ну раз так… Раз иначе нельзя…

– Нельзя, Тельман Иванович! – бархатно подхватил Работодатель. – Никак нельзя иначе. Ноблес, сами понимаете, оближ. На том стояли и стоять будем, а что касается гарантий, то они абсолютны – здесь у нас тоже ноблес неукоснительно оближ. Вы можете быть совершенно уверены: ни одно сказанное вами слово этих стен не покинет. Без вашего, разумеется, специального позволения.

Господин Епанчин произнесенными заверениями, видимо, удовлетворился. Он снова в двух-трех беспорядочных фразах подчеркнул чрезвычайную и особливую щепетильность предлагаемого дела, снова без особой связи с предметом, но с явным нажимом напомнил о таинственном (для Юрия) Фроле Кузьмиче, рекомендовавшем ему Работодателя как серьезного профессионала и в высшей степени порядочного человека, и только после этого совершенно бессвязного и даже, пожалуй, бессюжетного вступления принялся излагать наконец суть.

Суть эта (изложенная, напротив, отточенно гладкими, ясными, хорошо отредактированными и, может быть, даже заранее отрепетированными фразами) состояла в следующем.

Господин Епанчин, оказывается, был не просто видным коллекционером-филателистом, он был (“доложу вам без ложной скромности”) обладателем крупнейшей в СССР (он так и сказал – “в СССР”) коллекции марок, включающей в себя выпуски всех без исключения стран мира, ограниченные, впрочем, одна тысяча девятьсот шестидесятым годом. Марки, выпущенные в мире после шестидесятого года нашего века, его почему-то не интересовали, но все, что было выпущено ДО ТОГО, составляло предмет его интереса и в значительной – “в очень значительной степени, что-нибудь порядка девяноста пяти процентов” – было в его замечательной коллекции представлено.

Среди многочисленного, прекрасной красоты, но, так сказать, “рядового материала”, находится в его сокровищнице и некоторое количество “мировых раритетов”, подлинных филателистических жемчужин, а правильнее сказать – бриллиантов чистейшей воды и неописуемой ценности. Каждый из этих бриллиантов знаменит, известен по всему миру в количестве двух-трех, максимум десяти экземпляров, и когда – редко, крайне редко! – появляется подобный на аукционе, то уходит он к новому владельцу по цене в многие десятки и даже сотни тысяч долларов.

И вот один из этих бриллиантов, самый, может быть, драгоценный, у него несколько месяцев назад пропал, а правильнее сказать, был варварски похищен. И он догадывается, кто именно совершил это хищение. Более того, он (Тельман Иванович) догадывается, когда в точности это произошло и при каких конкретных обстоятельствах. Однако доказать что-либо у него (Тельмана Ивановича) никаких возможностей нет, есть только обоснованные подозрения, и задача, которую он хотел бы перед Работодателем поставить, как раз и состоит в том, чтобы в этой деликатнейшей ситуации найти хоть какой-нибудь реально приемлемый выход и по возможности восстановить попранную справедливость, а именно: защитить законное право личной собственности, пусть даже и без наказания преступника, буде таковое наказание окажется затруднительным…