Уильям Гибсон - Все вечеринки завтрашнего дня

– В данный момент я нахожусь недалеко от вас, — прерывая молчание, говорит голос, — я в Сан-Франциско.

Теперь молчит человек. Он продолжает свои упражнения, вспоминая кубинский пляж, где много десятков лет тому назад ему впервые показали комплекс этих упражнений. Его учителем в тот памятный день был мастер аргентинской школы борьбы на ножах, которую единодушно объявили вымыслом самые авторитетные специалисты в области боевых искусств.

– Сколько времени прошло с тех пор, — задает вопрос голос, — как мы виделись в последний раз?

– Несколько лет, — говорит человек.

– Полагаю, мне нужно с вами увидеться, прямо сейчас. Очень скоро должно случиться нечто экстраординарное.

– Вот как, — говорит человек, злорадная улыбка мелькает на его лице, — вы что, собрались уйти на покой?

В ответ слышен смех, передающийся тайными проходами микроскопического города на геосинхронной орбите.

– Не настолько экстраординарно, нет. Просто определенную узловую структуру вскоре ждут глобальные перемены, а мы находимся вблизи эпицентра.

– Мы? Мы не связаны никакими текущими обязательствами.

– В физическом смысле. В географическом. Это случится здесь.

Человек переходит к завершающей фазе своих упражнений, мысленно видя вспотевшее лицо учителя во время их первого урока.

– Зачем вы ходили на мост прошлой ночью?

– Мне нужно было подумать, — говорит человек и встает с кровати.

– Что вас туда потянуло?

Память. Потеря. Призрак из плоти на Маркет-стрит. Волосы, пахнущие сигаретным дымом. Ее свежие губы холодят его губы и раскрываются чудесным теплом.

– Ничего, — отвечает он, его руки смыкаются, ловя пустоту.

– Пора повидаться, — говорит голос. Руки раскрываются. Отпустив пустоту.

В задней части фургона скопилось на четверть дюйма воды, прежде чем кончился дождь.

– Картон, — сказала Тессе Шеветта.

– Картон?

– Нам нужно найти картон. Сухой. Коробки, любые. Берешь, раскрываешь, кладешь на пол в два слоя. Будет сухо. Вполне.

Тесса включила карманный фонарик и посмотрела еще раз.

– Мы что, собираемся спать в этой луже?

– Как маргиналы, — сказала Шеветта.

Тесса выключила свет, развернулась, глядя назад.

– Слушай, — сказала она, указывая фонариком, — по крайней мере, больше не льет вниз. Пошли обратно на мост. Найдем паб, поедим чего-нибудь, об остальном подумаем позже.

Шеветта ответила, что идея прекрасна — вот только Тессе не стоит таскать с собой "Маленькую Игрушку Бога" или как-то иначе записывать события этого вечера, — и Тесса согласилась.

Они бросили фургон на парковке и пошли вдоль Эмбаркадеро, мимо колючей проволоки и баррикад, которые закрывали подходы (неэффективно, как знала Шеветта) к руинам, оставшимся от пирсов. Там, в тени, стояли наркоторговцы, и по пути на мост подругам предложили "скорость", "винт", травку, опиум и "плясуна". Шеветта объяснила, что эти дилеры не слишком удачливы, чтобы занять и удержать местечко поближе к мосту. Такие местечки были лакомым кусочком, и наркодилеры с Эмбаркадеро медленно двигались либо в сторону особой зоны, либо прочь от нее.

– А как они конкурируют? — спросила Тесса. — Они что, дерутся?

– Нет, — сказала Шеветта, — это же рынок, верно? Те, у кого хороший товар, хорошие цены, — те… ну, в общем, клиенты хотят иметь дело с ними. Кто-то явился с плохим товаром — плохие цены, клиенты его посылают подальше. Но когда здесь живешь, видишь их каждый день, всю эту дрянь; если они подсядут на свое же дерьмо, то рано или поздно им конец. Докатятся до того, что сами будут торчать здесь на задворках, а потом ты их просто больше не увидишь.

– То есть на мосту они не торгуют?

– Ну, — сказала Шеветта, — торгуют, конечно, но не то чтобы очень. И если торгуют, то ведут себя тихо. На мосту тебе ничего не предлагают, разживается тот, кто просит так вот прямо и в лоб — если не знают, кто ты такой.

– Ну и что получается? — спросила Тесса. — Откуда им знать, предлагать или нет? Какое здесь правило? Шеветта задумалась.

– Правила нет, — сказала она, — просто им не положено так делать. — Она засмеялась. — Ну, я не знаю, на самом-то деле, просто так получается. Получается точно как с драками: драки бывают нечасто, но зато серьезно, люди калечат друг друга.

– И сколько же народу здесь живет? — спросила Тесса, когда они миновали Брайент и направились к лестнице.

– Не знаю, — сказала Шеветта, — и не уверена, что кто-нибудь знает. Раньше как было? Если ты что-то делаешь на мосту, если держишь какое-нибудь заведение, то в нем и живешь. Потому что вынужден. Вынужден быть собственником. Никакой тебе арендной платы, вообще ничего. Однако теперь здесь есть заведения, которые ничем не отличаются от обычных, понимаешь? Как тот "Сбойный сектор", в котором мы были. Кто-то владеет всем этим барахлом — они же оформили фасад магазина, и наверняка они платят тому парню, сумо, чтобы он спал на складе, охранял их лавочку.

– Но ты сама не работала здесь, когда здесь жила?

– Нет — сказала Шеветта, — я гоняла быстро, как только могла. Отыскала себе велик и объездила весь город, вдоль и поперек.

Они протолклись на нижний уровень и шли мимо ящиков с рыбой, разложенной на льду, пока не наткнулись на забегаловку, которую Шеветта запомнила со времени одной из поездок на южный конец моста. Порой там бывала еда, порой — только музыка; названия у забегаловки не было.

– Здесь бывают отличные копченые крылышки, — сказала Шеветта. — Ты любишь копченые крылышки?

– Я дам тебе знать, когда выпью пива. — Тесса разглядывала забегаловку, будто пытаясь определить, насколько та "маргинальная".

Оказалось, что можно купить австралийского пива, которое Тесса очень любила, — называлось оно "Красный паук", — его принесли в коричневой бутылке с наклейкой в виде красного паука, и Тесса объяснила, что такие пауки считаются австралийским аналогом "черной вдовы", а может, и хуже. Впрочем, пиво было действительно недурно, Шеветте пришлось согласиться с этим, и после того как они выпили по одной и заказали по новой, Тесса решила съесть чизбургер, а Шеветта — тарелку копченых крылышек с гарниром из жареной картошки.

В забегаловке и вправду пахло как в настоящем баре: прокисшим пивом, табачным дымом, подгоревшим жиром и потом. Шеветта вспомнила первые бары, в которые осмелилась зайти, — забегаловки вдоль сельских дорог в родном Орегоне — там пахло в точности так же. В барах, куда ее водил Карсон в Эл-Эй, почти что ничем не пахло. Пахло свечами для ароматерапии или вроде того.

У дальней стены заведения была построена сцена — попросту низкий черный помост, всего на фут выше уровня пола, — и на ней маячили музыканты, возились с проводами и аппаратурой: клавишными, барабанами, микрофонной стойкой. Шеветта никогда особенно не увлекалась музыкой, хотя в бытность курьером и любила потанцевать в каком-нибудь сан-францисском клубе. Вот Карсон, он был очень разборчив и пытался научить Шеветту ценить его музыкальные пристрастия, но ее это просто-напросто не увлекало. Он обожал разнообразное старье из двадцатого века, по большей части французское, особенно этого Сержа Как-его-там — действительно, редкостное дерьмо, будто парень онанировал, когда пел, но и это его не сильно вставляло. Шеветта купила тогда последний "Хромированный Коран" — "Моя война — это моя война", — вроде как из самозащиты, но даже ей самой не очень понравилось, а когда она в первый и единственный раз поставила запись при Карсоне, он так на нее посмотрел, будто она нагадила ему на ковер или еще хуже.