Томас Диш - 334

– Пощупай, – сказал он.

На ощупь это была самая настоящая морковка, не слишком свежая, но съедобная.

– Пластик какой-нибудь, – настаивала она, верная автогиду.

– Ставлю доллар, что это морковка. На ощупь, по запаху... – Он приподнял ту на уровень глаз, оценивающе прищурился и откусил. Та хрустнула. – Говорю же, морковка.

Обступившие поглазеть как один удрученно вздохнули – реальность вторглась туда, где ей совершенно не место.

Подоспел охранник и объявил, что они должны уйти. Им даже не позволяется унести то, что они уже отобрали на промежуточном кассовом контроле. Хуан устроил скандал и потребовал деньги назад.

– Где в этом магазине заведующий? – голосил он, Хуан, прирожденный забавник. – Хочу говорить с заведующим! – В конце концов, только чтоб отвязаться, им возместили стоимость обоих билетов.

В течение всей сцены Лотти хотелось сквозь землю провалиться, но даже потом, в баре под взлетным полем, она не решилась ему перечить. Хуан прав, охранник – сукин сын, в музей надо подложить бомбу.

Он пошарил в кармане куртки и извлек морковку.

– Это морковка, – хотелось ему знать, – или не морковка?

Она послушно отставила пиво и откусила кусочек. Вкус был совершенно пластиковый.

3. Белый халат (2021)

Крошка попыталась сосредоточиться на музыке – музыка составляла в ее жизни самое главное, – но в голову лезла только Януария. Лицо Януарии, полные руки ее, розовые ладони, затвердевшие от мозолей. Шея; свившиеся узлами мускулы по капле истаивают под напором крошкиных пальцев. Или, в обратную сторону: массивные бедра, сжимающие мотоциклетный бензобак, голая черная кожа, голое черное железо, ленивое головокружительное урчанье, пока не сменится свет, а мгновеньем раньше, чем зажжется зеленый, с ревом рвануться по автостраде, ведущей... Какой может быть достойный пункт назначения? Алабама? Спокан? Южный Сент-Пол?

Или: Януария в халате медсестры – облегающем, тщательно отутюженном, ослепительно-белом. А Крошка – в машине скорой помощи, внутри. Белая шапочка елозит по низкому потолку. Она предложит ей мягкую кожу у сгиба локтя. Темные пальцы ищут вену. Смочить спиртом, секундный озноб, укол, и Януария улыбается: “Знаю, больно”. На этом месте Крошке хотелось бухнуться в обморок. Бухнуться.

Она извлекла из ушей затычки-наушники – музыка продолжала неслышно крутиться в своей пластиковой коробочке, – потому что с проезжей части перестроилась в ближний ряд машина и притормозила возле низкого красного автомата. Януария тяжеловато выбралась из будки, взяла у водителя карточку и вставила в кредитное гнездо, которое отозвалось: “Динь”. Работала она, как модель на витрине, ни на секунду не останавливаясь, не поднимая глаз, в своей собственной вселенной, хотя Крошка знала, что та знает, что она здесь, на скамейке, смотрит на нее, жаждет ее, на грани обморока. “Оглянись! – что было сил мысленно обратилась она к ней. – Воплоти меня!”

Но мерно текущий между ними поток машин, грузовиков, автобусов и мотоциклов развеял мысленное послание, словно дым. Может, какой-нибудь водитель по ту сторону будки, ярдов за дюжину, ощутив внезапную панику, на мгновение оторвет взгляд от дороги, или женщина, возвращаясь с работы на 17-м автобусе, подивится, что это вдруг ей вспомнился парнишка, которого она вроде любила двадцать лет назад.

Три дня.

И каждый день, возвращаясь с этой вахты, Крошка проходила мимо неприметного магазина с начерченной явно от руки вывеской “Майерс. Форма и атрибутика”. В витрине пыльный усатый полицейский, явно иногородний (судя по нашивкам на мундире, не нью-йоркским), робко потрясал деревянной дубинкой. С его черной портупеи свешивались наручники и газовые гранаты. Касаясь полицейского, но как бы его не замечая, обтянутый ярко-желтой с черными полосками резиной пожарник (еще один иногородний) улыбался сквозь бороздчатое стекло высокой чернокожей девушке в белом сестринском халате в окне напротив. Крошка проходила мимо, медленно шагала до светофора, потом – как пароход, когда у того глохнет двигатель, и он не в силах справиться с течением – отдрейфовывала назад, к витрине, к белому халату.

На третий день она зашла в магазин. Звякнул колокольчик. Продавец спросил, чем он может помочь.

– Мне нужен... – она прочистила горло, – ...халат. Для медсестры.

Продавец снял со стопки противосолнечных шапочек узкую желтую мерную ленту.

– У вас... двенадцатый?

– Нет... На самом деле это не для меня. Для подруги. Я сказала, раз все равно буду проходить мимо...

– В какой она больнице? Ведь всюду какие-то свои требования, по мелочам.

Крошка взглянула в его старо-молодое лицо. Белая рубашка, воротничок слишком тесен. Черный галстук повязан маленьким аккуратным узлом. Почему-то казалось, что он, как и витринные манекены, тоже в форме.

– Не больница. Клиника. Частная клиника. Она может носить... что хочет.

– Хорошо, хорошо. И какой у нее размер, у вашей подруги?

– Большой. Восемнадцатый? И рост высокий.

– Ладно, пойдемте, покажу, что у нас есть. – И он повел экстатически восторженную Крошку в глубь магазинного полумрака.

4. Януария (2021)

С Крошкой она познакомилась в Прибежище, на открытом сеансе, куда пришла вербовать, а оказалась самым постыдным образом завербована сама – до слез и далее, до исповеди. О чем без утайки поведала на следующем собрании ячейки. Кроме нее, в ячейку входили еще четверо, всем за двадцать, все очень серьезные, хотя интеллектуалов или даже с незаконченным высшим – ни одного: Джерри и Ли Лайтхоллы, Ада Миллер и Грэм Икс. Грэм был связным со следующим звеном организации, но никак не “груплидером” (что их не устраивало категорически – это пирамидальная структура).

Ли, толстый, черный и говорливый, сказал то, о чем думали все: что испытывать эмоции и проявлять их – значит, двигаться в самом что ни на есть здоровом направлении.

– Если ты ничего не рассказала про нас.

– Нет. Речь шла только о сексуальном. Или личном.

– Тогда не понимаю, зачем ты выволокла это сюда.

– Рассказала б, Яна, ты нам побольше, – мягко предложил Грэм в своей обычной манере.

– Ну, в Прибежище они занимаются вот чем...

– Милая, мы все были в Прибежище.

– Ли, какого хрена наезжаешь? – сказала его жена.

– Нет, Ли прав – я только зря отнимаю время. Короче, я была там пораньше, приглядеться к ним, пока рассаживаются, и как только она появилась – звать ее Крошка Хансон, – тут же было ясно, что она не из завсегдатаев. По-моему, она тоже сразу меня заметила. Как бы то ни было, мы начали в одном кружке – держаться за руки, дышать по команде и все такое прочее. – Обычно столь долгое повествование Януария непременно сопроводила бы определенным количеством ненормативной лексики, но в данный момент любое битие себя пяткой в грудь заставит ее выглядеть только еще глупее. – Потом она стала массировать мне шею, не знаю, как-то по-особенному. А я расплакалась. Ни с того ни с сего – расплакалась.