Томас Диш - 334

Она ни разу не задумывалась, насколько привыкла – с апрельского возвращения в 334-й – полагаться на Вилликена, коротать с ним вечера, проводить недели. Лотти гонялась за своими духами или вдрызг пропивала страховку. Мамочкины бесконечные благоглупости превратились в китайскую пытку капающей водой, и телик ничуть не защищал. Кири, Шарлотта и прочие остались в далеком прошлом – об этом позаботилась Януария.

Хотя бы чтоб не торчать в квартире, Крошка зачастила в кино – как правило, в небольшие зальчики на Первой авеню или в “Нью-Йоркской преисподней”, поскольку там крутили по два фильма в сеанс. Иногда она высиживала по два сдвоенных сеанса подряд, часов с четырех дня до десяти-одиннадцати вечера. Она обнаружила, что экран поглощает ее без остатка, какой бы ни шел фильм, и что сцены, ракурсы, фрагменты диалога, закадровая музыка вспоминаются потом с какой-то сверхъестественной четкостью. Направляется, скажем, она к дому, продираясь сквозь толпу на 8-й стрит, и вдруг, хочешь не хочешь, а замирает как вкопанная, потому что перед мысленным взором ни с того ни с сего возникает какое-нибудь лицо, или жест руки, или какой-нибудь цветистый стародавний пейзаж, начисто забивая показания прочих органов чувств. В одно и то же время она ощущала себя как в полнейшей изоляции, так и в самой гуще событий.

Не считая повторов, с 1 октября до 16 ноября она посмотрела пятьдесят три фильма. А именно: “Девушка из Лимберлоста” и “Железнодорожные попутчики”; “Стэндфорд Уайт” и “Мельмот” с Доном Херши; “Адская бездна” Пенна; “История Вернона и Ирен Кастль”; “Побег из Гуернаваки” и “Пение под дождем”; “Иудекс” и “Самозванец Тома” Франь-чжу; “Каталина”; “Исповедь Блаженного Августина” с Жаклин Кольтон; обе части “Дэниела Деронда, или Кандида”; “Белоснежка и Джульетта”; “Глубинка” и “Порт” с Брандо; “Ночь охотника” с Робертом Митчумом; “Царь царей” Николаса Рея и “Се человек” Май Цеттерлинг; оба варианта “Десяти заповедей”; “Подсолнухи” с Лорен и Мастроянни и “Черные глаза и лимонад”; “Оуэн и Дарвин” Райнера Мюррея; “Фиглярский мир Эбботта и Костелло”; “Холмы Швейцарии” и “Звуки музыки”; “Дама с камелиями” и “Анна Кристи” с Гарбо; “Царлах-марсианин”; “Уолден” Эмшвиллера и “Образ, плоть и голос”; римэйк “Равноденствия”; “Касабланка” и “Большие часы”; “Золотой храм”; “Звездное Чрево и Валентин Вокс, или Бенефис Джуди Кановы”; “Бледный огонь”; “Феликс Кульп”; “Зеленые береты” и “День саранчи”; “Три Христа в Ипсиланти” Сэма Блейзера; “Во дворе? Среда выходной”; обе части “Вонючки в стране дураков”; все десять часов “Вампиров”; “Вероятность поражения”; и сокращенный вариант “По всему свету”. После чего Крошка внезапно утратила всякий интерес к кинематографу.

29. Белый халат, продолжение (2021)

Пакет доставил какой-то бомжеватого вида рассыльный. Что хотела Крошка сказать халатом, явно было выше разумения Януарии, но открытка прилагалась – просто умора. Она показала ее знакомым на работе, Лайтхоллам, у которых с юмором будьте-нате, брату, и все чуть животики не надорвали. Снаружи был нарисован беспечный плебейский воробышек. Под ним указывались ноты мелодии, которую он чирикает:

Текст песенки приводился на развороте: “Впендюрить, ей? Всегда готов!”

Поначалу Януарию смущали эти игры в медсестру. Сложения она была довольно плотного, и, хоть размер Крошка угадала правильно, халат жил какой-то своей жизнью и двигаться в такт движениям тела не желал. Стоило его натянуть, и ей опять становилось стыдно своей настоящей работы, чего давно не бывало.

По мере того как они узнавали друг друга лучше и лучше, Януарии удавалось находить способы сочетать абстрактные Крошкины фантазии с механикой старого доброго секса. Начинала она с длительного “осмотра”. Крошка лежала в кровати, совершенно неподвижно, зажмурив или прикрыв повязкой глаза, а пальцы Януарии мерили ей пульс, пальпировали груди, раздвигали ноги, исследовали промежность. “Инструменты” и пальцы забирались все глубже. В какой-то момент Януарии удалось обнаружить магазин “Медицинские товары”, где ей продали самую настоящую пипетку, которая присоединялась к обыкновенному шприцу. Пипетка страшно щекоталась. Януария делала вид, что якобы Крошка слишком нервничает, и разводила влагалищные стенки каким-нибудь другим инструментом. Когда сценарий был отработан до мельчайших деталей, это уже почти не отличалось от любой другой разновидности секса.

Крошка, пока все это продолжалось, осциллировала между мучительным наслаждением и столь же мучительным чувством вины. Наслаждение было простым и абсолютным; чувство вины – сложным. Потому что она любила Януарию и хотела заняться с ней тем же, чем занимались бы друг с другом любые две женщины. И они лизались тут и там, применяли дильдо так и эдак, губы-пальцы-языки, во все щели. Но она понимала, и Януария тоже понимала, что все это выдержки из какого-нибудь учебника “Здоровье и секс”, а не настоящая молния эротизма, пронизывающая от лодыжки к колену, от колена к бедру, от бедра к тазу, от таза в позвоночник, вперед и вверх, к тому самому источнику всех желаний и побуждений, к голове. Крошка повторяла движения на полном автопилоте, а в бедной головушке ее прокручивалась очередная экранизация все той же старой классики – “Скорая помощь”, “Белый халат”, “Дама с иглой” и “Дитя из пробирки”. Эффект был совершенно не тот, как когда-то, но ничего другого больше не крутили, нигде.

30. Красавица и чудовище (2021)

Крошка считала себя натурой, в общем, с художественным уклоном. Она воспринимала цвета примерно так же, как воспринимает их живописец. В качестве наблюдателя человеческой комедии она казалась себе ровней Деб Поттер или Оскару Стивенсону. Достаточно было случайно услышанной на улице фразы – и в воображении ее уже выстраивался сюжет для целого фильма. Она была особа чувствительная, умная (что доказывал ее регент-балл) и современная. Единственное, чего, как понимала она, ей не хватает, это цели в жизни, а что есть цель, как не просто направление, куда указывает палец?

Художественный уклон – это у Хансонов наследственное. Джимми Том чуть было не успел стать певцом. Боз – хотя, как и Крошка, ни на чем конкретном не сосредотачивался – был настоящим гением по части словесности. Ампаро в свои восемь выдавала на уроках рисования такое! с такими подробностями! с таким психологизмом! – что, вполне вероятно, ей светило большое будущее.

Кругом семьи все не ограничивалось. Большинство ее ближайших знакомых были, в том или ином смысле, творческими личностями; у Шарлотты Блетен выходили стихи; Кири Джонс наизусть знала все самые знаменитые оперы; Мона Роузн и Патрик Шон играли в театре. И так далее. Но больше всего она гордилась знакомством с Ричардом М. Вилликеном, чьи фотографии пользовались всемирной известностью.