Александр Лоскутов - Кольца вероятности

Я стоял и с вызовом смотрел на Долышева, который не обращал на меня ни малейшего внимания, глядя на распростершуюся на ковре Леночку.

– Прости, – неожиданно прошептал он, едва шевеля губами. – Прости меня. – А потом поднял взгляд и посмотрел на меня. Просто посмотрел, не пытаясь сотворить что-то там этакое. Не пытаясь смять, раздавить, уничтожить Зуева силой своих колец. – Ты убил ее, – безжизненно произнес Роман. – Ты убил мою дочь.

Ого! Вот это номер! Не ожидал… Да что тут говорить. Я не мог даже помыслить о том, что прекрасная как роза Леночка может оказаться дочерью этого сморщенного урода. Невероятно! Невозможно…

– Я защищался. Она пропорола бы меня своей железякой…

– Ты убил ее, – повторил Долышев.

– А кто-то из вас, вполне возможно, убил мою жену! – заорал я. – Где Ольга? Почему я никак не могу дозвониться домой? Почему?.. – Я умолк, напоровшись на ледяной взгляд Романа.

– Твоя жена жива, – прошипел он. – Но обещаю исправить это при первой же возможности.

– Нет. Ну уж нет… Не появится у тебя такого шанса. – С трудом наклонившись, я непослушными пальцами обхватил рукоять меча и с трудом поднял эту чертову железную штуковину. – Ты умрешь, До­лышев. Здесь и сейчас ты умрешь…

Я шагнул вперед.

Вернулась боль. Она раздирала мою душу на куски, безжалостно кромсала отчаянно бьющийся в сетях безумия рассудок, терзала изувеченную плоть. Я умирал и возрождался, чувствуя только боль и не видя ничего, кроме боли.

Волоча за собой меч, я шагнул вперед.

Это было все равно, что идти против урагана. Я прилагал немыслимые усилия, продвигаясь вперед со скоростью улитки.

Громко вопил Антон Зуев, будучи не в силах больше терпеть эту муку. Скрипя зубами, ломился сквозь бурю немец Альберт, пожертвовавший собою ради этого момента. Громко хохотал Рогожкин, одну за другой проламывая возведенные Долышевым на моем пути преграды и пытаясь затопить мой рассудок своим бе­зумием.

Так прошла вечность.

А потом все кончилось.

Я стоял на коленях возле инвалидного кресла Долышева и смотрел прямо ему в глаза. Роман смотрел на меня с отчетливо различимым удивлением и… радостью. Мы снова вот уже в который раз смотрели друг другу в глаза. Но этот обмен взглядами был по­следним.

Даже не отводя глаз от сморщенного и перекосившегося от напряжения лица Долышева, я чувствовал холодную сталь, пронзившую тщедушное тельце Романа насквозь. И эту сталь направляла моя рука.

Мы смотрели друг на друга. Не знаю, что видел Долышев в моих глазах. Не знаю и не хочу знать. А я в те бесконечно долгие секунды отчетливо различал уходящее из тела этой иссохшей мумии дуновение жизни.

Холодная нечеловеческая сила постепенно покидала глаза Долышева, сменяясь тупым безразличием.

А потом Роман дернулся на своем креслице в последний раз и затих. Из его приоткрытого беззубого рта показалась тоненькая струйка необычайно темной крови. Я смотрел, как она медленно струится по подбородку и капает на отполированную сталь меча, оставляя на ней темные пятна смерти.

Я смотрел в лицо Долышева до тех пор, пока во всем мире не остались только его подернутые поволокой смерти глаза. А потом этот мир, сорвавшись с оси, бешено закрутился, увлекая меня в пучину забвения.

Что есть жизнь? Что есть судьба?

Я молча смотрел на свою левую руку, превратившуюся в изуродованную клешню какого-то чудовища. Взбухшие вены проступали сквозь пергаментную кожу неровно пульсирующими черными нитями. Белесая отмершая плоть расползалась при малейшем неосторожном движении. Из разрывов и язвочек постоянно сочилась какая-то мерзкая жидкость, несущая с собой запах разложения. Кажется, я уже наполовину разложился. Сгнил заживо.

Но теперь все это уже позади.

Заживет ли все это, если я сейчас же избавлюсь от колец? Или проще будет сразу выкинуть эту предавшую меня конечность на свалку?

Ответа я не знал. Быть может, все еще могло вернуться на круги своя. Или нет. Собственно, мне сейчас было не до того.

Что есть судьба?

Моя судьба в том, чтобы держать в руках все семнадцать колец вероятности и не знать, что делать с ними дальше. Пешка по имени Антон Зуев дошла до края доски и теперь имеет право превратиться в любую фигуру. Даже в игрока. Даже в судью, оценивающего эту партию.

Что же мне делать? Куда уведет меня дальше этот путь?

Ясно только одно: становиться великим, всемогущим и бессмертным я не желаю.

Или желаю? Снова стать молодым, сильным, здоровым. Вычеркнуть из книги бытия всю ту мерзость, что сейчас процветает во всем мире. Войны, нарко-мафию, убийства и даже мелкое хулиганство… Все это можно искоренить, если принять свою судьбу.

Хочу ли я этого? Да. Хочу!

Благими намерениями выстлана дорога в ад. Избитая истина. Но сейчас она как нельзя более кстати.

Превратить человечество в рабов, дабы огнем и мечом создать из лучших членов нашего разлагающегося общества ядро нового мира? Стать тираном, готовым жестоко карать всяческое вольнодумство и протест против божественной воли?

Нет. Это не мой путь. Это – дорога Долышева.

Взвалить на свои широкие божественные плечи все тяготы жизни, предоставив людям идти по жизни в вечном танце счастья и радости, не заботясь о хлебе насущном? Создать идеальные условия для жизни и тем самым лишить человека всего человеческого? Лишить людей права самим ковать свою жизнь и самим принимать решения?

Все-таки не зря Господь изгнал Адама и Еву из рая, предоставив им самим тащить на своем горбу ношу ответственности за себя и своих близких. Правильно он сделал. Иначе жили бы сейчас люди в раю на всем готовеньком и пускали слюни от радости.

Или же, если сформулировать иначе…

Все-таки именно труд сделал из обезьяны человека. В тот момент, когда наш далекий предок взял в руки палку, чтобы решить насущную проблему пропитания, сбив с дерева какой-нибудь орех, именно тогда он и сделал свой первый шаг к человеческому обличью. Лишить человека необходимости ворочать мозгами – значит убить в нем разум, убить то самое нечто, что сделало поднявшегося на задние лапы примата чело­веком.

Хочу ли я править царством быстро-быстро деградирующих обезьян?

Правильно поступили те, кто, приняв силу семнадцати колец вероятности, оставили многострадальное человечество в покое. Они ушли куда-то в далекие миры, в другие измерения, в астральное пространство… Не знаю, куда там еще. И они были правы.

Если за стадом присматривает вооруженный берданкой пастух, то овцам нет необходимости беспокоиться о неожиданном появлении волков.

А может быть, правы те, кто совсем не принял божественности, хотя и держал в руках все для этого необходимое?

Я снова взглянул на разложенные на столе металлические ободки. Прошелся по ним пальцами, ощущая приятный холодок. В воздухе почти чувствовался пьянящий аромат силы.