Леонид Смирнов - Эра Броуна

Дочерям в школу и институт было еще рано. Жанна продолжала стоять у подъезда, кого-то поджидая? Нервно глянула на часы, стала прохаживаться взад-вперед по тротуару. У Примака начался мандраж. Кого же ты ждешь?!

И вот наконец появился ОН… Среднего роста, незаметный такой мужчинка – в серой кепке, серой куртке, темно-серых брюках и ботинках. Издали махнул ей рукой, потом что-то сказал, явно оправдываясь. Точно, повинился – на часы вон показал… Целоваться, правда, не стали.

Надо же… Быстро-то как… – От обиды слезы едва не навернулись на глаза. До чего же он ослаб!.. Нужно было все-таки выйти наружу, а для этого надо шагнуть. Просто шагнуть… Ноги отнялись. Не идут.

Жанна и мужичок скрылись из поля зрения. И вдруг Примака осенило; да это же охрана!.. Он и подумать не мог, что и через десять дней после смерти генерала его жену все еще будут охранять. Впрочем, за всей этой хренотенью об охране могли просто-напросто позабыть.

– Ты чего, дядя, тут делаешь?! – раздался наглый молодой голос. – Вали-ка отсюда!

– Засохни, – бросил Примак через плечо. – Постою немного и уйду… – Он ждал младшую дочку. Школьные занятия пока никто не отменял.

И тут генерал почувствовал, что этот кто-то размахнулся, метя ногой ему чуть пониже спины. Примак отскочил в самый последний момент, перехватил врезавшуюся в дверь ногу и шандарахнул парня спиной о ступеньки нижнего пролета.

Изо всего этого секундного безобразия он едва не пропустил Иринку. Выскочил на улицу, не спеша затрусил следом. Решил-таки проводить до школы. Из парадной ему вслед доносился стонущий мат.

Он испытывал сейчас щемящую тоску и пронзающую насквозь нежность. Такой радости у него уже никогда не будет: он больше не сможет голубить, катать Иринку на плечах, утешать, когда она расшибется, кормить с ложечки «за маму, за папу…» Впрочем, она уже давно не маленькая, и многие из этих радостей невозможны в принципе. Но зато есть и будут другие счастливые моменты. Могли бы быть!..

Девочка ничуть не изменилась с того, аэродромного прощания: худенькая, тонконогая – ни в отца, ни в мать. В деда, наверное… «Крылышки у птички, у Ирки две косички…» – вспомнились ему вдруг дурацкие слова из детской песенки. Он иногда напевал ее, а дочка ужасно злилась. Песенка ей почему-то не нравилась. Это было своего рода наказание – даже сильнее запрета смотреть мультики. Теперь Игорь понял, что был настоящим садистом, проклинал себя, но ведь уже ничего не изменишь…

Девочка оглянулась, заметила неподалеку незнакомого дядьку в задрипанном ватнике и заспешила, бедняжка… Примак остановился. Чего пугать ребенка?.. Потом все-таки дошел до угла улиц Адмирала Громова и Хворостовской, увидел, как Иринка скрылась за школьным забором, и тут же УЛЕТЕЛ в тело уличного регулировщика в Гуанси-Чжуанс-ком автономном районе. Пошло-поехало…

Из дневника бывшего артиста МХАТа Сергея Плонекого:

«Я будто лечу – чувствую небывалый, не представимый раньше подъем. На уста против воли просится банальное: „как будто за спиной выросли крылья“, но эта бедность воплощенных в слова мыслей сугубо временна, она – от переполнения сознания ЧИСТЫМИ эмоциями. Я сво-бо-ден, сво-бо-ден! Тесная оболочка появится вновь – не в этом дело! Я могу, радостно подчиняясь ВЫСШЕЙ СИЛЕ, менять их, менять, менять, шаг за шагом познавая мир. Впервые в жизни истинно познавать миллиардоликое человечество, а не питаться мнимой мудростью бумажной пищи… Только сейчас я ЖИВУ.

Вот я вхожу в тело беременной женщины, и на меня обрушивается такой шквал новых ощущений, что с трудом удается удержаться наплаву, не раствориться в них без остатка, на САМОМ ДЕЛЕ став ею… А теперь я – старик на самой грани умирания. Разве проникновение в этот омут усталого равнодушия и многолетней притупленной боли не бесценно?! Или – насильник, только что выдержавший схватку безумной ярости и теперь наслаждающийся столь долгожданным ОВЛАДЕНИЕМ – жадно и глумливо, полновластно и с оглядкой – одновременно и как владыка, и как вор.

А стать транссексуалом, снимающим с себя последние бинты и впервые в новом качестве подходящим к огромному – во весь рост – зеркалу? Разве это не чудо познания?.. Тонуть в зловонном болоте, уже глотать распахнутым ртом жижу и в последний, момент схватиться рукой за крепкую сосновую ветку, сантиметр за сантиметром выползая из тягучей коричневой мерзости… Быть обнаженной танцовщицей в разгаре ее бешеной пляски – на сцене, в ослепительном пылающем круге юпитеров и в эпицентре звуков отбивающего вселенский ритм оркестра… Быть, быть, быть!.. Вот оно – торжество жизни! Вот истинное чудо восчеловечивания!..

Заскочив ВНУТРЬ, в считанные секунды понять, кто ты и что ты теперь, освоиться в новом обиталище и вкусить все то новое, что только возможно, воспользоваться всем, что ДАНО, не упустить ни малейшей частицы нового счастья – вкушать и воздерживаться, любить и ненавидеть, казнить и миловать, умирать и рождаться, предавать и спасать, убегать и преследовать… Разве не в этом смысл бытия, разве не в этом радость жизни?!

Что наше пустое лицедейство, беспомощное скольжение по поверхности жизни, замкнутой в кожуру образа, измыс-ленного таким же слепцом, как и все остальные? Пустое кривлянье. Сцена больше не прельщает меня – она бутафор-на, а потому мертва, она не в состоянии создать и сотой доли той правды, той насыщенности бытия, что встречаю я ПЕРЕЛЕТАЯ. Спектакль – это жалкое подобие жизни, подлинных страстей, в которые теперь впервые можно погрузиться с головой…

Иногда мне кажется: я – все же извращенец, этакий сладострастец XXI века, гедонист КОНЦА СВЕТА. Пусть так!.. Почему бы не вкусить радости, не побаловаться напоследок? Не я затеял эту безумную круговерть, не я провоцирую закручивание этой вселенской спирали! Я лишь стараюсь обернуть в свою пользу, к своей радости то, что иные воспринимают с мукой, изнуряя себя в последние дни мироздания бессмысленным ужасом и болью.

Прими свой мир таким, каков он есть, человек! Не будь гордецом – ты не венец, а лишь винтик мироздания. Смири гордыню и вкушай даримое: вчера оно было таким, сегодня – другим. Умей понять и принять каждое, что даруется СВЫШЕ. А иначе жизнь твоя – мучение, удел твой – скорбь и тоска, и жребий твой жалок…»

После каждого очередного перевоплощения, а происходили они постоянно, Сува во что бы то ни стало пытался попасть в Москву и найти своего ненаглядного песика. Это удалось ему трижды с того рокового, десятого, октября. Он появлялся в самом разном обличий, и все-таки Гуня всякий раз тут же узнавал его (понятное дело, не по телесному запаху, а по какому-то таинственному «запаху мысли»). Пес, впервые встретив чудесно воскресшего в новом облике хозяина, ничуть не испугался и даже не удивился, хотя и был свидетелем его гибели. Просто по молодости лет он еще не понимал, что такое смерть. Гуня лишь визжал и подпрыгивал от счастья.