Дэвид Зинделл - Хранитель Времени

Юрий кивнул и обернулся к востоку, чтобы встретить рассвет.

– Лура савель, – произнес он.

– Лура савель, – повторили мы все, приняв ритуальную позу поклонения солнцу. Мы стояли, воздев к нему руки и опустив сомкнутые пальцы к заснеженной земле – ни дать ни взять насекомые, которых я видел в зоопарке. При этом полагалось склонить голову и стоять на одной ноге, поджав другую. В этом нелепом положении мы оставались долго, ибо великий Манве в десятое утро мира именно так почтил своего дядю, солнце. Затем Юрий ухватился за спинку своих нарт, свистнул собакам, и мы отправились.

День обещал быть морозным, и в холмах стояла почти полная тишина. Единственными звуками были шуршание полозьев да крики гагар, круживших над нами в поисках утреннего пропитания. Косматые ели на дальней гряде выделялись так четко, что мне казалось, будто я различаю отдельные иглы. Мы ехали через лес под уклон, к морю. Берег здесь изобиловал оврагами и гранитными утесами. Я остерегался этих скал, потому что на них гнездились талло. Но сегодня птиц не было видно, хотя и зайцы, и гладыши выкапывали из-под снега ягоды. Однажды я заметил полярную лису, и на снегу часто попадались волчьи следы, но они были старые – Юрий сказал, что почти все волки покинули остров и ушли за стадами шегшеев.

Выехав к морю, мы преодолели прибрежные торосы с некоторым трудом, хотя и далеко не с таким, который затратили вшестером накануне на негостеприимном южном берегу. К позднему утру мы выбрались из этих ледяных джунглей и понеслись по плотному гладкому льду Штарнбергерзее. Милях в пяти от суши я кивнул Юрию, и мы разъехались. Я говорю «милях в пяти» приблизительно, поскольку голубая линза тяжелого воздуха искажала расстояние, делая далекое близким. Четверо нарт повернули на северо-запад к Алисалии, которая мерцала на горизонте за белой гладью океана, девять нарт – Юрия и Лиама в том числе – направились к Якелю и Ваасалии. Мы раскинулись по льду кругом около двух миль в диаметре. Я остановил свою упряжку в месте, которое показалось мне подходящим, другие охотники, вероятно, сделали то же самое. Я выпряг Нуру, натасканного вынюхивать тюленьи лунки. Бардо ярдах в пятидесяти к северу от меня взял своего следопыта на поводок, хотя непонятно было, кто кого ведет. Могучий Самса тянул Бардо рывками по снегу, виляя туда-сюда. Порой он совал свой черный нос в снег и поднимал облако белой пыли. К югу от меня устроился Соли, а Юрий и его сыновья на западе, видимо, уже обнаружили лунки и резали кирпичи из снега, чтобы сложить стенку от ветра.

У алалоев тюленья лунка называется аклией. Нура, которого я держал на плетеном кожаном поводке, рыл лапами снег и нюхал. Явно обрадованный тем, что его распрягли, он дважды задирал ногу и метил снег просто так, от удовольствия. Потом он напал на след, взлаял и ринулся вперед. Отметив место, где он принялся копать, палочкой, я оттащил разочарованного пса под ветер и привязал к вбитому в лед колышку. Там же я поместил остальных собак – Руфо, Сануйе и Тусу. Тюлени практически слепы, но слух у них необычайно острый, и я не хотел, чтобы тявканье собак спугнуло моего. К аклии я вернулся с щупом, пешней и другим, более смертоносным, снаряжением.

Тюлени, млекопитающие земного типа, не могут дышать под водой в отличие от некоторых отрядов млекопитающих, искусственно выведенных в морях Агатанге, Баланики и других многоводных миров. Им нужен воздух, поэтому каждый тюлень держит зимой во льду множество лунок. Самцы – а возможно, и самки – проламывают свои полыньи в начале зимы, когда лед еще слаб, и продолжают проламывать тонкую корочку, в то время как вокруг аклии нарастает толстый лед. Вскрывая очередную лунку, тюлень дышит и переплывает к следующей. С началом сильных морозов стенки аклии достигают почти десятифутовой толщины. Снегопады чередуются с морозами, оттепелями и новыми снегопадами, и над аклией образуется снеговой мост, скрывая ее от глаз охотника, но не от чуткого собачьего носа. Под мостом тюлень всплывает и усаживается на покатый край лунки. Там, под снежной кровлей, средизимней весной самки приносят своих мохнатых детенышей. Там тюлени обнимаются и играют, укрытые от ветра, морской пучины и хищных касаток – но не от человека.

Я запустил мой закругленный шуп под мост, в невидимую лунку. Вращая его, я определил размер аклии и нашел ее центр. И повернулся лицом к северному ветру, обжигающему кожу даже сквозь слои жира. Мороз был сильный. Глаза у меня слезились, и пальцы ног начали неметь. Предполагая, что тюленя придется ждать долго, я нарезал снега и сложил стенку вокруг северного края аклии, а потом опустил на воду в середине лунки деревянный поплавок. Тюлень, всплыв подышать – я молился, чтобы он оказался самцом, потому что боялся убить беременную самку, – всколыхнет воду, и поплавок подскочит. Когда он опустится снова, я буду знать, что вода отхлынула и тюлень поднялся на поверхность.

– Ло люрата лани Нунки, – помолился я, разостлав перед лункой коврик из шкуры шелкобрюха. Я встал на мех, шевеля пальцами в унтах и надеясь, что он не даст моим ногам превратиться в ледышки. В завершение своих трудов я положил гарпун на две рогульки, воткнутые в снег. Съемная головка гарпуна, острая, зазубренная и смертоносная, была сделана из китовой кости. У ее основания помещалось резное кольцо, к которому привязывалась плетеная кожаная веревка. Я обмотал ее конец вокруг руки и стал смотреть на поплавок. Когда он поднимется, я возьму гарпун, а когда опадет – и я узнаю, что тюлень всплыл, – я ударю гарпуном в середину аклии. Я сделаю это из ревности, из гордости и потому, что дал обещание это сделать.

Итак, я ждал – не знаю, сколько времени. Что такое время без часов, которые его измеряют? Сколько держал я эту охотничью стойку, сдвинув ноги и приподняв зад, глядя вниз и только вниз? Сколько должен ждать голодный человек, чтобы утолить свой голод?

«Три дня, – сказал мне Юрий накануне. – Три дня – не слишком долгий срок, потому что у Нунки много дыр. В последний миг его душа может убояться великого путешествия, и он совершит путь покороче – к другой лунке».

Я ждал, стоя абсолютно неподвижно, согнувшись, как древний старец. Мускулы на ногах уже сводило – я ждал долго.

Говорят, что терпение – высшая добродетель охотника. Что ж, прекрасно, сказал я себе, – буду терпелив. Я слушал, как свистит ветер, как отдельные его струйки и завихрения сливаются вместе и словно бы затихают, а потом вдруг кидаются на меня с новой силой. Временами ветер замирал совсем, и наступала тишина. Эти промежутки вселяли в меня беспокойство и предчувствие худшего. Я не хотел слушать стук собственного сердца и не хотел, чтобы ветер сорвался как раз в тот момент, когда тюлень всплывет подышать – если он вообще всплывет. Я много чего не хотел слышать. Белые медведи тоже охотятся на тюленя – и на человека. По словам Юрия, Тотунья любит подкрасться к аклии и залечь, а потом бросается на охотника и сворачивает ему шею одним ударом. Медведя, когда он крадется по снегу, разглядеть невозможно, а шума он почти не производит. Но я все-таки прислушивался. С севера донесся стонущий звук – ветер задул снова, и стон его постепенно переходил в рев. Я сильно замерз, и мочевой пузырь у меня был полнехонек. На голубом небе плясал желтоватый отсвет ледяных полей. Деваки в таких случаях говорят, что лед моргает. Я тоже моргал, не сводя глаз с поплавка, думая о своем мочевом пузыре, медвежьих зубах и прочих приятных вещах. Я попытался сосредоточиться. Мне казалось, что душа тюленя шепчет мне что-то и зовет меня, но это был только ветер. Он жег мне лицо, я моргал, и тут…