Песах Амнуэль - День последний – день первый

Я уснул опять, и – удивительно! – сон продолжался. Моя рука была в крови, я смотрел на нее с ужасом, но больно не было, это была не моя кровь.

– Да, – сказал Иешуа. – Это дела людей. И не стереть.

– Не всех людей, – прошептал я. – Есть и праведники. Есть благие цели, и благие намерения, и благие поступки. И жизни благие тоже есть.

– Кто же?

– Сахаров. Солженицын. Маркс. Лев Толстой. Ганди...

– Сахаров – водородная бомба. Солженицын – да, страдалец, но дай ему волю, и он заставит страдать других, чтобы достичь благой цели – возрождения Российского государства. Маркс мечтал о коммунизме, но – на крови эксплуататоров. Даже Ганди в мыслях своих не был праведником до конца. А это – лучшие...

– Это люди, – сказал я, – а ты, если ты действительно Мессия, поведи их в царство Божие.

Иешуа покачал головой.

– Не получится. Как и два тысячелетия назад все кончится Голгофой. Люди ждут Мессию не для того, чтобы внимать ему и идти за ним. Они ждут, что Мессия отпустит им грехи их. А пойдут они своим путем. Тем же.

Он помолчал и добавил:

– В крови только одна твоя рука. А вторая?

Я посмотрел на левую руку – на ней была липкая, жирная, пахучая болотная грязь, капавшая на чистый золотой песок пустыни. Мне стало противно, и я опять проснулся.

Кончилась ночь, наступило утро.

Мессия присматривался, прислушивался, появлялся порой в самых неожиданных местах (например, в кабинете секретаря райкома Демпартии, куда возбужденные кадеты явились требовать для себя комнату), но его ни разу не видели за пределами района, ограниченного улицами Второй Сиреневой, Рязанской, Калашниковой и Большим бульваром. В этом квадрате было несколько школ, два кинотеатра, филиал театра имени Ермоловой, одна церковь действующая и одна, лишь год назад переданная святой Епархии и еще не ремонтированная, отделение милиции, восемнадцать распивочных, двадцать два совершенно пустых магазина, называвшихся продовольственными, и десяток торговых объектов, которые, судя, опять же, по вывескам, считались промтоварными. Было еще два проектных института и неисчислимое множество контор неизвестного назначения, три сквера, где собирались пенсионеры и играли дети, бульвар, на котором можно было встретить кого угодно, и площадь перед кинотеатром, приспособленная для проведения митингов.

Все эти так называемые места скопления народа Мессия посещал с регулярностью участкового инспектора и время от времени пытался пророчествовать. В церкви, говорят, с ним долго беседовал отец Михаил, после чего вывел Мессию на паперть и отпустил, сказав: "Иди, сын мой, и не кощунствуй более". На следующее утро поп произнес проповедь о втором пришествии, каковое, несомненно, обставлено будет совершенно иначе, причем божественная сущность посланца проявится сразу, и настанет Судный день, когда... и так далее. Смысл проповеди мне впоследствии поведал сам Иешуа, обескураженный приемом и особенно – собственным провалом на митинге, устроенном "Памятью" против международного сионизма, погубившего, наконец-таки, Россию. Мессию побили, едва он сказал, что евреи – избранный народ, потому что именно им Господь дал Тору на горе Синай, а из Торы выросли и христианство, и ислам.

Несколько дней, пока Иешуа занимался просветительской деятельностью (где он ел? где спал? как приводил в порядок бороду?) и не являлся мне во снах, я провел в привычном ритме – отчитался за командировку, получил продпаек, сходил с Линой на "Терминатора", отстоял несколько очередей и приобрел теплые ботинки (фабрики "Скороход") для себя и босоножки (без фирменного знака!) для Лины. В общем, мы были почти как молодожены (из-за этого "почти" мы и ссорились время от времени), и рассказы о похождениях странного оборванца нас не волновали: о сне своем я Лине, конечно, рассказал, и мы, обсудив его, решили, что это всего лишь искаженные воспоминания о прочитанной не так давно Библии.

Все изменилось на пятый день после моего возвращения. В булочную на углу не завезли хлеба. Не в первый раз. Я шел на работу – точнее, бежал к метро, с утра у нас в отделе был назначен семинар, который мы называли "Плач по планете Земля", футурологическое сборище непуганых пророков, не имевшее отношения к тематике института. Возле булочной стояла толпа – человек двести, в основном, бабули, но, судя по зычным выкрикам, встречались и отставные полковники. Я прошел было мимо, но в это время увидел Мессию, стоявшего на противоположной стороне улицы и что-то бормотавшего, глядя на толпу. Я не видел его четверо суток и обратил внимание на перемену: в бороде появились седые пряди, на балахоне – темные пятна, а под правым глазом нетрудно было разглядеть начавший уже розоветь синяк.

Иешуа поднял руку, и внутри булочной возник гул, будто несколько барабанщиков начали колотить в большие барабаны. Толпа отшатнулась, кто-то взвизгнул. Иешуа опустил руку, и барабанный бой смолк. Что-то крикнули в глубине, зазвенело стекло, посыпались осколки. Дверь не выдержала, и толпа начала продавливаться внутрь. Крикнули: "По одному батону в руки!" Сюда бы конную милицию, – подумал я.

Крик: "На всех хватит, не напирайте!" Но было поздно, я с ужасом представил себе, что творится сейчас в булочной. Иешуа поднял ладони к глазам и стоял так. Я подошел к нему и тронул за плечо. От Мессии исходил удивительный запах горячей земли и восточных пряностей.

– Я не хотел, – сказал он. – Ты знаешь.

Что я должен был знать? Я взял его под руку и поволок за собой, что-то подтолкнуло меня – интуиция? В следующий момент я услышал крики "Вот он!", "Это он!", "Хлеба!", и толпа распалась – мужчины, старухи, женщины вполне интеллигентного вида бросились в нашу сторону. Мы свернули за угол. Иешуа сначала упирался, но потом затих, бежал быстро, легко, не то, что я – одышка появилась почти сразу. Я втолкнул Иешуа в ближайший подъезд, захлопнул дверь, здесь был электронный запор, естественно, сломанный, но был и обычный крюк, который я накинул.

Мы медленно поднялись в лифте на девятый этаж, здесь было тихо, да и снизу не доносились подозрительные звуки – похоже, что в дверь никто не ломился. У чердачной лестницы стояла старая скамья, и я плюхнулся на нее.

– Рассказывай, – потребовал я. – Что это было? Ты что – барабашка или как их там?

– Я хотел накормить людей...

– Семью хлебами?

– Все как тогда... Нет – хуже...

– Как когда?

Иешуа промолчал, смотрел мне в глаза, взгляд у него был грустным, что-то еще было в нем – вопрос какой-то или недоумение, я не понял.

Иешуа пошевелил пальцами, между ними пробежали искры и возник бледно-розовый ореол вроде огней святого Эльма. Ореол был ярким несколько секунд, потом угас, Иешуа прижал ладони к вискам и замер.