Алексей Барон - Люди и ящеры

Правда, при этом он дрожал и пятился, стряхивая тину. Мужики стали у него допытываться, кто ж это было.

– В-водяной, – отвечал Фома в страшном волнении. – Холодный весь. Глазищи – во, по блюдцу!

Потом тоскливо вздохнул и добавил:

– Эх-х! Бородавки теперь пойдут...

– Да это Тео пробежал, – сообщил Иржи с забора.

– Ну да. А ты как узнал?

– Вы чего, его кальсоны не помните? Мужики загалдели:

– А ведь точно.

– Тео, значит.

– Вот паразит!

– Ну, тогда другое дело.

– Догнать! – рявкнул Фома.

М-мерзавца догнали на лошадях, далеко в поле. Выглядел он прескверно. В одном исподнем, мокрый, исцарапанный, Тео никого не узнавал, мычал невразумительное, а когда к нему прикасались, вздрагивал и стучал зубами. От чарочки, впрочем, не отказался.

– Майн готт, – сказал Иоганн. – Он есть седой.

И это было сущей правдой. Натюрлих. Сильно переменился раб божий.

Внезапное появление Тео, равно как и его вид, произвело глубокое впечатление. Следующая экспедиция собралась только к восходу солнца. Она состояла из всего мужского населения, включая хворых, сирых и престарелых, вплоть до дряхлого патра Петруччо с иконой и паникадилом

Волоча своры собак, спасатели ступили на остров сразу с обоих берегов, размашисто крестясь и обильно брызгая святой водой. Это помогло. Новых ужасов не случилось. Зато следы старых выглядели нравоучительно.

Торговец полотном лежал у порога мельницы, обхватив жестоко исцарапанную лысину. Из его окаменевшего кулака торчал пучок вороньих перьев, а кругом валялись медные монеты.

– Живой, – сказал Иоганн. – Живучее купца одна лишь кошка. Кетцель то есть.

Пострадавшего перенесли в трактир, а дверь мельницы подперли осиновым колом. К Фоме вернулась храбрость. Он предложил спалить к чертовой матери ведьмину берлогу.

Мужики почесались и привели несокрушимый довод:

– Дык камень. Все одно – гореть не будет. Впрочем, староста особо и не настаивал. Дело в том, что

у трактирщика Макрушица, прикарманившего пару талеров, вскоре страшно разболелись зубы. Само собой, порешили, что так ему ведьма отомстила. После этого никто уж в Бистрице и не помышлял о поджоге или каком другом вредительстве. А вот благодарственный молебен «во избавление от козни неприятельской» посетило неожиданное количество прихожан. Патр даже прослезился.

Купец же два дня пролежал без памяти. На третий его вместе с Тео увезли в окружной городишко Юмм. С ними отправился и Фома – объясняться. Заодно поросенка на рынок повез. Иоганну же в это время геймельский урядник приказал «успокоить общественное возбуждение». Общественного возбуждения Иоганн нигде не обнаружил, поэтому повесил приказ на воротах и уехал полоть картошку.

Вернувшись, Фома первым делом отправился в трактир и надежно выпил. Его обступили.

– Ну, чего там?

Староста закусил молодой луковицей

– В Юмме полно солдат, – сказал он.

– То есть много, значит?

– Ну да. В пивнушки не пробиться. Мужики сочувственно покивали:

– Это точно. Через солдат в пивнушку не пробиться. Поросенка почем продал?

– Нормально, цены хорошие.

– Ну а судья-то чего сказал?

– Его честь смеяться изволили, – мрачно сообщил Фома. – Сказали, что путь познания тернист. Колючий, значит.

– Вон что. Колючий. А где Тео?

– Этот перевоспитывается.

– Вон что. И как?

– Сам не знаешь?

– Знаю. Конюшни, что ли, чистит?

– Не-а. Там новую башню ставят. Перед мостом. Вот Тео камни и таскает. Велено передать, так будет с каждым, кто на чужую собственность позарится.

– Что же, Промеху, значит, не тронь?

– Ага. Сказано, что без ведьминой силы с нами не управиться.

– Оно конечно, – спокойно согласились слушатели. – Власть должна быть страшноватой.

Фому это не совсем устроило.

– Эх-х! В Пресветлой Покаяне давно бы эту мельницу с-спалили. К чертям рыбачьим! Вместе с ведьмой.

– В Покаяне ты бы давно без штанов ходил, – веско сказал деревенский кузнец.

Все закивали. Вести о том, как живется в Пресветлой, добирались и до Бистрица. Через корчму, как и полагается. О том, что еду в Покаяне выдают по карточкам, все друг на друга доносят, а чуть что не так – бубудуски мигом сцапают да прямиком и на цугундер.

Слухи же были и того ужаснее. Будто и серпы там общественные, и молитвы по пять раз на дню, а что ни наработаешь – все отберут сострадарии. Те считают, что, дескать, главные беды от богатства. Может, и так, конечно, только вот от бедности какое же счастье? А свое оно завсегда милее общего, тут и разговору нет.

Послушав все это, Фома сплюнул и ушел. Спорить с кузнецом он не брался, поскольку голова у кузнеца крепкая. Про руки и говорить нечего, кувалды какие-то.

А перевоспитанный Тео, тихий да благостный, притопал к сенокосу, ровно через двадцать суток. Как ни старались выведать, что ж такое случилось той ночью на мельнице, бедолага только трясся, головой мотал, словно мух отгоняя, да просил поднести стаканчик. Подробности так и остались тайной, воспоминание о которой заставляло бистрицкую молодежь засветло разбредаться по домам. Бедокурить даже перестали. Вот и надо так – сперва напугай человека как следует, а потом уж и воспитывай.

Иржи далеко обошел нехорошую мельницу. Сначала он провел стадо через брод ниже деревни, а потом – по ложбине Говоруна, левого притока Быстрянки.

Нынешней весной бывать здесь еще не приходилось, все выглядело малознакомым. Иржи с удивлением заметил, что, несмотря на обильные дожди, ручей изрядно обмелел. А выше родников вода исчезла вовсе, на дне лога осталась одна торфяная жижа. Коровы держались настороженно, без причины останавливались, жались друг к дружке. Рыжуха даже пыталась повернуть назад, будто что плохое чуяла.

Иржи щелкал кнутом, подгонял отстающих, а между тем у самого на душе поднималась муть. Пророчествам Иоганна и Каталины он бы не слишком верил, да уж больно много других примет имелось.

Весна выдалась неладная – хмурая, дождливая, с частыми похолоданиями. Дважды или трижды снег падал. Мало того, в самой деревне и окрест вещи творились редкие, странные, порой необъяснимые. Часто болели дети. По вечерам полыхали яркие зори, а ночами небо тоже светилось, да так, что хоть книжки читай. Хлеб рос медленно. В полях находили следы чужих лошадей. Непонятно, кто и зачем там кружил. С ближайшим соседом, графом Шевценом, у курфюрста были добрейшие отношения, муромцы всегда открыто ходили, большими караванами, а что до Покаяны, так пограничную долину у горы Швеер курфюрст стерег крепко, помнил прошлое. Не случайно даже в Юмме полно солдат. Между тем от Юмма до той долины добрых девяносто километров будет. Можно было догадаться, сколько солдат у самой границы, большого ума не требовалось.