Евгений Войскунский - Очень далекий Тартесс

– Я терпеливо сношу твои дерзости, Тордул, потому что...

– Потому что побаиваешься моего грозного родителя.

Миликон выпрямил спину.

– Я никого не боюсь, – сказал он высокомерно. – Я столь же светозарен, сколь и твой отец. А ты хоть и предпочел удел простого моряка, не должен забывать, что в твоих жилах течет кровь высокорожденного...

– Пополам с кровью рабыни, – вставил Тордул. – А ваши титулы для меня все равно что плевок.

– Я сношу твои дерзости только потому, что у нас с тобой одна цель.

– Да, – сказал Тордул, – с тех пор, как ты рассказал мне о несчастном Эхиаре, у меня одна только цель: восстановить справедливость, вернуть Тартессу законного царя.

– Этого хочу и я.

– Давно уже слышу. Но дальше разговоров дело не идет. Чего ты ждешь, Миликон? Я перестал тебе верить.

– Я ждал удобного часа. Теперь он настал.

Скрипнули корзины. Тордул вскочил, стал, широко расставив голенастые ноги, перед Миликоном, впился в него напряженным взглядом.

– Настал? Ты говоришь – настал наш час?

– Да. Не знаю только, готов ли ты со своими...

– Мы готовы! – крикнул Тордул. Он подскочил к двери, выглянул, потом заговорил свистящим шепотом: – Тартесс пропах мертвечиной, вот что я тебе скажу! Великая Неизменяемость – ха! Да она только на кладбище и бывает, неизменяемость! Сидят в своих дворцах, провонявших кошками, жрут с серебряных блюд...

– Я сам ем с серебряного блюда, но это нисколько не вредит моему пищеварению, блистательный Тордул, – с тонкой усмешкой сказал Миликон.

– Хватит! – рявкнул Тордул. – Да, я блистательный по рождению, но не желаю носить титула, который теперь продается за деньги любому богатею.

– Деньги нужны казне, – спокойно возразил Миликон. – Это я тебе говорю, как верховный казначей.

– А куда идут эти деньги? На новые дворцы, на кошек, на наложниц? Олово – вот богатство Тартесса. Возим мы его, возим с Касситерид, а кто его нынче у нас покупает? Все склады забиты слитками. Где фокейские корабли? Как можно было допустить, чтобы Карфаген стал на их пути?

– Оставим Карфаген, поговорим лучше о завтрашнем дне...

Но Тордул не унимался. Крупно шагал по каморке, выкрикивал:

– Нашли забаву – голубое серебро! Зачем оно нужно?

– Не кощунствуй, – Миликон сдвинул густые брови. – Ты прекрасно знаешь заветы предков.

– Заветы предков? Да я ставлю корабль олова против самой облезлой из твоих кошек, что наши почтенные предки и сами не знали...

– Довольно, Тордул! Голубое серебро – святыня Тартесса, а народу нужна святыня. Сядь и слушай. Завтра за час до восхода твои люди должны накопиться у западных ворот крепости. Пробирайтесь не по дороге, а левее, где густой кустарник, только без шума, чтобы на сторожевых башнях не услышали. Завтра большая кошачья охота, и многие блистательные отправятся туда со стражниками; именно такого дня я и дожидался. Ты со своими людьми ворвешься во дворец и схватишь Аргантония...

– Я своими руками убью его! – закричал Тордул.

– Пошлешь по городу верных людей кричать на царство Эхиара, а про Аргантония пусть кричат... сам знаешь что.

Тордул нетерпеливо дернул ногой.

– А Эхиар?

– Мои люди доставят его в город. Ты встретишь его с надлежащим почетом.

– За это не беспокойся! – восторженно вскричал Тордул.

– Я еще не кончил. Когда вы ворветесь в крепость, направь часть людей к дворцу своего родителя. Пусть они сомнут его стражу, а его самого возьмут под надежную охрану.

– Это я сделаю, – ответил Тордул, помолчав. – Но... что с ним будет дальше?

– Посмотрим. Думаю, что его государственная мудрость пригодится Тартессу и в дальнейшем.

Они поговорили еще немного, обсудив подробности предстоящего переворота, а затем юный мятежник покинул канатную мастерскую купца Эзула: он торопился к своим людям.

Эзул проводил его за ворота, посмотрел вслед и вернулся в каморку. Отломил кусок лепешки, сунул в редкозубую щель под вислыми усами, пожевал, исподлобья взглянул на верховного казначея.

– А что, светозарный Миликон, если этот сумасшедший и впрямь захватит власть и провозгласит царем этого... Эхиара?

– В Тартессе будет править наместник Карфагена, – сказал Миликон, поднимаясь. – Только Карфаген может покончить с царствованием Аргантония. А мы, – он дернул Эзула за бородку, – мы дадим для этого Карфагену оружие из черной бронзы. Надрубал терпеливо поджидает в Столбах нашего греческого гостя.

Эзул довольно засмеялся, с бороды его посыпались крошки.

– То-то обрадуется греческий простофиля, – сказал он, – и оружие увезет и старого дружка Падрубала повидает. Хи-хи-хи, придется бедным фокейцам с персами палками воевать...

* * *

– Так вот кто бунтарь – Тордул. На чего он, собственно,

хочет? Возвращения порядков, которые были в старину?

– Ну, допустим. А что?

– Да знаете ли, идеализация прошлого более подходит

старикам. Наверное, это чисто возрастное. Представляю себе

старика неандертальца – он обкалывает новый каменный топор

и ворчит: «Разве это кремень, вот раньше кремни были...» А

какой-нибудь наш потомок, дожив до преклонных лет, будет

брюзжать, сидя перед объемным, цветным, стереофоническим,

воспроизводящим запахи телевизором: "Вот раньше, говорят,

передачи были..." Я что хочу сказать: ваш Тордул молод,

ему пристало вперед смотреть, а не назад.

– Но ведь он не мог ничего знать о неотвратимости

исторического прогресса. Тордул мог почерпнуть

представления о справедливости только из прошлого.

– Позвольте, а восстания рабов? Спартак, по-вашему,

тоже оглядывался на прошлое?

– Но Тордул не вожак рабов. Он хочет, в сущности,

дворцового переворота.

– Зря, зря. Парня с таким горячим бунтарским характером

следовало бы поставить во главе восстания, которое...

– Дорогой читатель, очень просим: не торопитесь.

– Не нравится мне это, Горгий, – сказал кормчий и сплюнул в грязную воду между судном и причалом. – Томили нас, томили, а теперь – кха! Давай в восточную гавань, выгружай наждак, бери черную бронзу и убирайся в море...

– Что тебе не нравится, Неокл? – рассеянно отозвался Горгий. – Чего хотели, то и получаем.

Они сидели на корме под жарким солнцем Тартесса, полуголые, распаренные. Из-за мешков, сваленных возле мачты, доносились стук костей о палубу, ленивая матросская перебранка.

– Эй, Лепрей, довольно трясти!

– Все равно больше двух шестерок не выкинешь.

– Мое дело. Сколько хочу, столько и трясу.

Покатились кости, раздался взрыв хохота.

– Опять один и один! Подставляй лоб, Лепрей!