Алан Фостер - Звезда сироты

Но этот факт Эндриксона в данный момент не волновал. Им овладела куда более интригующая мысль. Достаточно ли завершен двигатель, чтобы функционировать? Ему хотелось знать. Почему бы не получить интересные факты из первых рук…

Он взглянул на красоту в своей ладони, затем воспользовался вторым цилиндриком, чтобы отпереть плотно запечатанную коробку на одном конце черного пульта. Под кожухом коробки находилось несколько кнопок, сплошь покрытых ярко-красной эмалью. Эндриксон услышал, как где-то визгливо взвыл клаксон, но сигнал тревоги умолк, когда он включил кнопки в правильном порядке. Он предвкушал огромное удовольствие. С активацией переключателей жидкого состояния по монолиту из стекла, пластика и металла начали растекаться команды. Далеко за противоположной стороной двери Эндриксон слышал крики и топот бегущих людей. В то же время была активирована термоядерная искра, и Эндриксон увидел полное зацепление, зарегистрированное на надлежащих мониторах.

Он удовлетворенно кивнул. Замкнулись последние реле, связавшие с механизмом встроенный в двигатель компьютерный мозг. На короткую секунду поле Курита-Кита обрело существование. В голове Эндриксона на миг мелькнула мысль, что такое никогда не следует делать иначе как в глубине свободного космоса.

Но последние мысли он посвятил изысканной красоте и странным словам, заключенным в предмете, который он держал в руке…

Будь двигатель закончен, могла бы произойти крупная катастрофа. Но он не был завершен, и поэтому поле быстро распалось, не способное поддержать само себя и распространиться до своего полного, двигательного диаметра.

Поэтому, хотя в шестистах километрах, в центре Вальпараисо, вылетели окна, опрокинулось несколько старых зданий и треснула древняя колокольня церкви Санта Авила де Севиль, лишь немногие вещи в непосредственной близости претерпели сколько-нибудь значительные изменения.

Однако Эндриксон, Завод и близлежащая технологическая община Санта Роза де Кригтобаль (населением 3200 человек) исчезли.

Гору высотой в 1352 метра, у подножия которой поднялся городок и в недрах которой был высечен Завод, сменил окруженный расплавленным стеклом кратер глубиной в 1200 метров.

Поскольку логика настаивала, что это событие не могло быть ничем иным, помимо несчастного случая, именно так и постановили специалисты, вызванные найти объяснение, специалисты, не имевшие доступа к той самой красоте, которая так совершенно ослепила ныне испарившегося Эндриксона…

Флинкс моргнул, пробуждаясь от тантализирующей красоты янусского кристалла. Он продолжал пульсировать своим ровным, естественным желтым люминесцентным светом.

– Вы видели когда-нибудь прежде такой камень? – спросил Чаллис.

– Нет, хотя я слышал о них. Я достаточно знаю, чтобы узнать его.

Чаллис, должно быть, коснулся какой-то скрытой кнопки, потому что на краю стола обрел жизнь свет низкой интенсивности. Пошарив во встроенном в стол ящике, коммерсант достал небольшой предмет, напоминавший абстрактную деревянную скульптуру птицы в полете, с опущенными крыльями. Он был сработан так, чтобы налезать на человеческую голову. Гладкие в целом очертания прибора нарушали только несколько видимых проводов и модулей.

– Вы знаете, что это такое? – осведомился коммерсант.

Флинкс признался, что не знает.

– Это шлем оператора, – медленно объяснил Чаллис, помещая его на свои жесткие волосы. – Шлем и заключенные в этом столе механизмы транскрибируют человеческие мысли и передают их в кристалл. У камня есть определенное свойство.

Чаллис произнес "свойство" с таким благоговением, какое большинство людей приберегают для описания своих богов или возлюбленных.

Коммерсант прекратил возиться с невидимыми кнопками и со шлемом. Он сложил руки перед своим сжатым брюхом и уставился на кристалл.

– Сейчас я кое на чем сосредоточусь, – тихо сказал он своему очарованному слушателю. – Это требует небольшой тренировки, хотя некоторые могут обойтись и без нее.

Пока Флинкс увлеченно следил, частицы в центре кристалла начали перестраиваться. Их движение перестало быть хаотичным, и было ясно, что направляли эту переаранжировку мысли Чаллиса. Здесь было нечто, о чем ходили слухи, но что имели честь видеть немногие только очень богатые люди.

– Чем больше кристалл, – продолжал Чаллис, явно напрягаясь, – тем больше цветов присутствует в коллоиде и тем ценнее камень. Общим правилом является только один цвет. Этот камень содержит два и является одним из самых больших и прекрасных, что существуют, хотя даже маленькие камни – редкость.

Есть камни с присутствующими примесями, создающие трех– и четырехцветные демонстрации, и известен один камень с пятицветным содержанием. Вы бы не поверили, узнав, кому он принадлежит и что с ним делают.

Флинкс следил, как пылинки в центре кристалла начали принимать полутвердую форму и облик по указаниям Чаллиса.

– Никто, – продолжал коммерсант, – не сумел синтезировать маслянистую жидкость, в которой плавают взвешенные цветные частицы материи. Если кристалл разбить, восстановить его невозможно. И равно нельзя перенести коллоид полностью или частично в новый контейнер. Трещина в сложном жидкокристаллическом образовании уничтожает индивидуальный пьезоэлектрический потенциал камня. К счастью, кристалл так же тверд, как и корунд, хотя и не приближается по прочности к предметам из дюралесплава.

Хотя контуры постоянно смещались и дрожали, ни на секунду не становясь совершенно твердо зафиксированными, они приняли узнаваемые очертания нескольких личностей. Одна, похоже, была женщиной с преувеличенной фигурой Юноны. Из других один был гуманоидным самцом, а третий – чем-то совершенно чуждым. Вокруг них поднялось двухстороннее помещение, наполнившееся странными предметами, никогда не сохранявшими свою форму больше чем на несколько секунд. Хотя их формы постоянно менялись, производимое ими впечатление – нет. Флинкс увидел вполне достаточно, чтобы желудок вывернулся наизнанку, прежде чем все в кристалле растворилось вновь в облако светящейся пыли.

Оторвав взгляд от кристалла и подняв глаза, он заметил, что коммерсант снял шлем и вытирал пот надушенным платком с высокого лба. Освещенное приглушенным светом, скрытым внизу за краем стола, его лицо стало физиономией неразборчивого в средствах маньяка.

– Легко начать, – утомленно пробормотал он, – но дьявольски трудно поддерживать реакцию. Когда твое внимание переключается на одну фигуру, остальные начинают распадаться. А когда в пьесе требуется представить сложные действия нескольких таких созданий, это почти невозможно, особенно когда есть склонность становиться столь увлеченным… действием.