Игорь Борисенко - Рекреация

Аллея неухоженных деревьев кончилась. За последними стволами громоздилась толстая высоченная тумба – посадочная площадка монорельса. Из вершины ее выходили разбегавшиеся в разные стороны балки, по которым когда-то скользили яркие красно-синие вагончики. Теперь рельсы были заляпаны пятнами, оставляемыми кислотными дождями, а изоляция, выдранная ветром, свисала вниз, как нищенские лохмотья. Балки, неуклонно возвышаясь, убегали прочь, к другим тумбам, высившимся над домами по всему городу. Вокруг теснились многоэтажные дома, но выглядели они намного бледнее, чем предыдущие. Эти монстры, глядящие друг на друга переплетениями бетона и стекла, строили в прошлом веке. Здесь располагались конторы и фирмы, но больше всего было магазинов, баров и кафе. Улицы просто кишели народом: последний раз Оскар видел такое скопление людей в Генуе, когда он сходил на берег с теплохода. Женщины и, изредка, мужчины опустошали прилавки, поедали обеды в кафе и вновь спешили на остановки, чтобы ехать по домам. Сколько же сейчас времени? Оскар давным-давно не следил за часами, поглядывая на них всего пару раз за день, но теперь это было принципиально важно. Внутри золотого корпуса с буквами «С. К. П. Ч.» горели ярко-красные цифры. Часы, почувствовавшие нужное движение руки, мило проворковали: «Семнадцать часов сорок семь минут, будапештское время!»

– Замолчи! – прошипел им Оскар и принялся оглядываться по сторонам. Желудок, очевидно, успел услышать, сколько натекало, и поэтому громко злобно заурчал. Вот мимо идет женщина с прекрасными золотистыми волосами, разделенными на две связанные концами косы. У нее симпатичные гладкие колени, почти совсем открытая высокая грудь, полные алые губы… Что-то свело внизу живота. Теперь другой орган вспомнил, сколько не кормили его. Когда же он был с женщиной? Аксакалы тогда были голозадыми мальчишками. Оскара страшно потянуло догнать прошедшую мимо, но глянувшую на него с любопытством красавицу, задать ей какой-нибудь дурацкий вопрос, завязать знакомство и очнуться завтра утром рядом с пей в постели. Он мог бы жить здесь, в бедном мужчинами городе, как у Христа за пазухой… Мешало одно «но». Очень скоро пришло бы время расставаться, а Оскар не мог переживать расставания безболезненно, если он проводил с женщиной более одной ночи. Это его и остановило.

Оскар долго смотрел вслед уходящей мадьярке, не в силах оторвать взгляда от ее круглых, туго обтянутых белой тканью ягодиц. Черт возьми, найти шлюху, что ли? Он пошел дальше, отворачиваясь от встречных. Он старался смотреть на нищих, сидящих у стен домов десятками – по крайней мере, эти грязные смердящие существа вызывали чувства, противоположные сексуальному возбуждению. Инвалиды войны, чаще всего пожилые, с сединой в волосах ветераны, уже не пригодные к половой жизни, гнусили через всклокоченные бороды, желая всем прохожим здоровья и протягивая культи за подаянием. По улице с тихим ворчанием прополз серый полицейский броневичок. Оскар решил не рисковать и, прежде чем высунувшийся из люка, увешанный медалями, старый стервятник смог заметить в толпе его мрачную фигуру, скрылся за первой попавшейся дверью. Очевидно, кроме прочего его вел голод, потому что помещение оказалось пунктом питания (правда, в сознании Энквиста смутно отложилось название, выбитое пластиком на входной двери, – «Бездонная кружка»).

Естественно, это был подвальный кабачок, и вниз надо было спускаться по скрипучей узкой лесенке, а светом здесь не баловали – то ли имидж, то ли экономия. Народу в заведении оказалось немного: около низкой стойки развалился безобразно толстый мужчина, да в самом темном углу притаился кто-то маленький, с лопоухой головой и маленькими ручками. На нового посетителя никто из них не обратил ни малейшего внимания. Из двери рядом со стойкой появилась девушка. Когда она подошла ближе и попала в свет лампы над большим шкафом с кружками, Оскар понял, что это почти ребенок. Скуластое, по-детски миловидное лицо и короткая, но пышная шевелюра принадлежали девочке на пороге взрослости – лет пятнадцати или шестнадцати. На ней было надето короткое платье в клеточку и старый, замусоленный кожаный фартук. Шаркающей, словно у старухи, походкой, девушка подошла к стойке вплотную. Вся ее сгорбленная фигура излучала вокруг себя апатию и усталость, так не подходящие человеку ее возраста. Лицо, а особенно глаза, чей взгляд скользнул по небритой физиономии клиента, поражали своей горькой безразличностью. Казалось, девушка хотела, чтобы все и все вокруг сгинули прочь, оставив бедняжку одну, но какая-то высшая сила заставляет ее двигаться и общаться. Оскар вдруг поймал себя на мысли, что он невообразимо давно не видел счастливых улыбок. Последний раз он созерцал таковую на лице Циммермана за несколько мгновений до его смерти…

– Добрый вечер, сударыня! – неуверенно сказал Энквист маленькой буке. Та несколько удивленно встрепенулась, однако это проявление эмоций длилось ровно мгновение. Она снова стала насупленной, усталой и не желающей говорить без сильной необходимости. Оскар неловко поскреб щеку. – Ммм… Нет ли у вас чего покушать?

Девушка молча повернулась и открыла дверцу в стене. Внутри обнаружился чан с кипящей водой, над которым были за ручки подвешены небольшие кастрюли. Вскоре Оскар унес к ближайшему столику несколько тарелок, наполненных тушеной капустой и разваливающимися от избытка крахмала сосисками, а также большую кружку пива. Увы, хлеба не нашлось ни крошки. Девушка все также молча исчезла за дверью. «Может, она немая? – подумал Оскар, отправляя в рот разом целую гору капусты. – Или у малышки крупные неприятности». Она смотрела ему в глаза всего секунду, и столько боли и запертого внутри ужаса таили эти зеленоватые глаза, что Энквисту стало не по себе. Он видел в жизни много страданий, испытываемых людьми, но все это было давно и успело покрыться в памяти паутиной забвения. На какое-то время его отвлекла жратва – перцу здесь не жалели, и кружка пива была выпита очень быстро. Желудок, получивший долгожданную добычу, исполнял настоящие арии. Тело приятно отяжелело, по животу расплылась сытая теплота, пиво слегка замутило мозги (не сказать, что оно было приятным на вкус, однако крепким было точно). Через полчаса Оскар перевернул вторую кружку из-под пива и поставил в стопку пустых тарелок последнюю. Ужин был побежден, а победителя тянуло в сон. Он помотал головой, чтобы вернуться к жизни. Двигаться не хотелось совершенно, и только усилием воли он заставил себя встать и поплестись к стойке.

Толстяк стоял, привалившись к жалобно скрипящей стойке всем своим безобразным телом, и громко шептал грибообразными губами: