Андрей Тарасов - Оболочка разума

В конце коридора расстались, а когда встретились снова, Жанна уже спала на высоком, как полка, узком поднятом столе, на правом боку, с резиновым шлангом во рту, со стеклянными трубочками, воткнутыми в проколотую вену, со шлангом в мочеточнике. Словом, много тяжкого. Ее невинное ангельское дыхание и притихшее перед судьбой сердцебиение мигали на экранах наркозной установки. Вдоль хрупкого позвоночника уже проведена полоса из зеленки.

Доктор Рыжиков, растопыривший руки, вымытые в трех тазах с аммиаком, прицелился на худенькую спину, обложенную простынями, и попросил показать рентгенснимок.

– Ну, братцы кролики… Нагните-ка ей вперед голову…

Меньше чем через час в этой нежной спине зияло окровавленное продолговатое оконце, облепленное розовеющей марлей и увешанное гирляндой блестящих зажимов. Внутри оконца торчали резко обнаженные кости позвоночника, отслоенные от мышц.

– Маша, – как всегда, сказал доктор Рыжиков, – не ваша Маша, а наша Маша, протрите мне глаза…

На полоске лица между колпаком и марлевой маской чернели точечки брызнувшей Жанниной крови. Их размывал пот.

Но это было только начало.

– Девушка хоть и совсем молоденькая, – прокряхтел он через час, – и не закостеневшая, как мы с вами, но кость у нее… Дай бог!.. Уже кисть онемела…

– Долго жить будет, – предрекла Сильва Сидоровна мрачно, как будто обрекала Жанну не на жизнь, а на смерть.

– Похоже, – поддакнул доктор Рыжиков. – Соломинкой не перешибешь.

– Хотя у иной, – сурово осадила Сильва Сидоровна, – кость трухлявая, а живет до восьмидесяти…

– Да, бывает, – согласился и тут доктор Рыжиков, опасаясь спорить с суровой помощницей.

Опять кровоточила отщипываемая по мельчайшему кусочку кость. Кто бы мог подумать, что дужки позвонков даже у молочных еще девушек такие мощные и крепкие. Вот что значит забота природы.

– Вот это архитектор… – прокряхтел про природу доктор Петрович. – Вот это на века… И конструкция изумительная, и прочность… И главное – рекламацию слать некому…

Из зеленого окружения Коли Козлова святым трагическим светом его облучили глаза Аве Марии.

– Живодеры мы, живодеры, – застеснялся он их. – Неужели так навсегда и будем живодерствовать? Мясники скотобойные, убивать нас надо… Неужели никто не придумает что-нибудь поизящнее? Лариса, давайте еще раз посмотрим… Эй, кто-нибудь нестерильный! Так… Найти бы эту штуку с первого раза… И лишнего не ковырять. Вы Родионова из железнодорожной хирургии знаете? Мы с ним раз промахнулись на целых три позвонка. Пришлось скусывать полпозвоночника лишних… А ведь ей танцевать… Изгибаться… Мы, конечно, своего удобства ради можем скромсать вверх и вниз по два лишних… Чтобы влезть легче… А танцевать? Как вы думаете, Лариса?

Рыжая кошка Лариска пожала стерильными плечами. Когда дело касалось другой женщины, пусть малолетней, она сохраняла бесстрасность.

Перед самой тонкой частью операции доктор Рыжиков снова мыл руки.

– Нет, все-таки надо мне парня, – бурчал он, оттирая щеткой Жаннину кровь под ногтями. – Без парня с этими костями…

Теперь в глубине этой прорези, без защитных костей, белело вещество спинного мозга. Такой мягкий белый податливый студенистый шнурок. Толкнут под локоть, ткнешь лопаточкой – сам не заметишь. И все. Никаким клеем не склеишь перерезанного пополам человека. А доктор Рыжиков так и лезет длинной блестящей лопастью в самое дно позвоночной ямы и даже отодвигает ложечкой этот магический нервный шнур. Он должен рассмотреть, что еще там под ним. И наконец рассматривает.

– Вот он, скорпион… Посветите-ка мне. Выше немного…

И совсем стал похож на механика, лезущего внутрь разобранной машины. Все головы сблизились, чтобы увидеть, что там пряталось, под мозговым шнурком.

– Ничего себе… – разжалобилась даже беспощадная к женщинам любого возраста и веса хищная рыжая лиса. – Оттанцевалась девочка… Переходим на жалобные песни.

– Если бы воздушно-десантные войска состояли из женщин, – задумчиво ответил доктор Рыжиков, – мы до сих пор бы так и не прорвали оборону на Свири… Так и сидели бы напротив финских дотов. А доты у них были на совесть. По-моему, мы так и не завоевали секрет этого железобетона. А внутри чуть ли не ковры и телевизоры…

– Если бы ваши вэдэве состояли из женщин, – зловредно отозвалась рыжая кошка, – то может, и войны бы не было…

– Как это – без войны? – не согласился доктор Рыжиков. – Скука… Ни тебе пробитых черепов, ни оторванных рук… Матери по сыновьям не плачут, бомбами детишек не разрывает… Если ее потянуть? Как вросла, нахалка…

– Ругайтесь не ругайтесь, все равно расти будет, – мрачно пообещала рыжая. – Да и фонтан устроит. Сцену у фонтана. Так что лучше не троньте.

– Ну да… – перешел на предсказания доктор Рыжиков. – Взяли ходячую, а выпустим параличную? А как хорошо начиналось… Клиническая картина яркая, границы затемнения четкие… Что крайне несвойственно нашим рентгенологам вообще… и ветвистым гемангиомам в частности…

Из птичьей бубнежки окровавленных мастеровых еще нельзя было понять дальнейшую судьбу Жанны Исаковой: будет она танцевать или только петь жалобные песни. Пальцы доктора Рыжикова рыскали внутри ее разрезанной спины, как будто щупая там золотое яичко.

– Ну что, оставить и зашить? – вздохнул он уже очень и очень устало. – Все-таки хоть декомпрессия… А может, испугается, перестанет расти…

– Очень она вас испугалась… – прошептала Лариска. – Страшно, аж жуть!

– Ну, а если на всякий случай вырезать? – поинтересовался он у окружающих, одновременно подкапываясь под мозговой жгут пальцами и инструментом. – Ну-ка, подержите мне его, чтоб не мешался… Прижмите вверх лопаточкой… Или нет, отожмите вниз… Черт возьми, и так нехорошо, и так плохо. Хотя и без того хуже некуда… А вдруг? Ну-ка, ножницы…

От неподвижного сидения с поднятыми руками у него давно ныла спина. Острыми ножничками он подлез под жгут, который придерживала рыжая, и стал вырезать из тонкой пленки-оболочки что-то темное и паукообразное. Рука при этом запустилась так далеко в спину Жанны, что ножницы должны были показаться откуда-нибудь из горла.

Никто бы не поверил, что Жанна после всего этого не только пошевелится, но и вообще проснется. Живодерня, как говорит доктор Рыжиков.

– Не дай бог, она там вросла… – накаркал он – и тонкая, острая струйка Жанниной артериальной крови брызнула ему в лицо.

Он зажал прорыв пальцем и потребовал, чтобы ему протерли глаза – он ничего не видит. Поднялась суматоха, типичная для любой кровотекущей паники. Хотя от суеты остальных ничего не зависело. Разве от Сильвы Сидоровны, которая молча подала зажим и иглу. И от швейных талантов Лариски. «Пульс в норме, дыхание в норме», – трагически сказала Аве Мария от своего столика. Кровь фонтанировала из-под пальца, спинномозговой жгут все ерзал, мешая подлезть к прорыву и к скорпиончику.