Андрей Тарасов - Оболочка разума

– Но, в общем, все равно лучше, чем в общежитии, – заканчивал он убежденно. – У нас в общежитии по пятнадцать лет парни маются, все из-за этого остепениться не могут, бессемейные, кобелятся по танцам… Разве это нормально?

Дяде Кузе уже разрешалось вставать и осторожно садиться, ходить по нужде, ужинать вместе со всеми за общим столом. Там можно было и обедать, и завтракать, но для этого все вместе никогда не собирались, а перехватывали кто как мог, наспех. Танька и Анька по очереди ухаживали за дядей Кузей, вытребовав за это отпущение от пионерского лагеря, который был им с детства ненавистен. Дни были дождливые, не лагерные. Одна кормила дядю Кузю, другая шла в кино, а в кратких сухих промежутках обе висели на дереве как обезьянки и ели незрелые груши. Валерия практиковалась своему крючкотворному ремеслу в городской нотариальной конторе. Семья была устроена. Доктор Рыжиков чувствовал прилив вдохновения, и пригородная зона росла как на дрожжах.

– Экой вы мастеровой, – сказал дядя Кузя в конце. – У нас в штамповке цены б вам не было. Шаблоны тачать тоже ловкость нужна. Вас тут, часом, не обижают в больнице? А то я словечко перед главным технологом замолвлю, мы с папашей его кумовья…

Дядя Кузя не очень был в курсе того, почему он лежал не в больнице, а в доме. Ему сказали, что не хватает койко-мест для кого-то там очень разбитого. А он более или менее целый. Ну вот и нашли выход. Тем более что голова прошла и он давно домой просился. Только пока не пускали, а ему было совестно харчиться за чужой счет.

– …Но только коммуникации вы не продумали, – сказала, извиняясь, жена архитектора Бальчуриса. – Вы заботитесь только о пешеходах, а как продукты завозить, товары, мебель? А «скорая помощь» как за больными придет?

– В нашей зоне будут только здоровые люди, – зловеще пообещал доктор Рыжиков. – В отличие от многих других зон. Ну ладно, сдвинем магазины в калашный ряд, задом к одному съезду. Пусть тут будет общий хоздвор. Ну, пешеходные дорожки расширим ради мебельных фургонов. – Сколько их там в день – не миллион же… Хотя с этого весь погром и начинается… Ну десять «скорых» в день…

Он тронулся, чтоб передвинуть магазины и ресторан к объездной трассе; она отступила на шаг, чтоб дать ему место, да не в ту сторону, и случайно толкнула его спиной и мягким округлым бедром. Они ойкнули и разошлись. И тут он начал замечать все их прикосновения в случайных встречах рук, наклонах голов над каким-нибудь сквериком, передаче друг другу карандаша или лезвия. И начал опасаться столкновений. Отодвигался, если она придвигалась, не отталкивал ее с присущим ему десантным нахальством, чтобы поправить схему. Но чем сильнее его это заботило, тем хуже удавалось. Она вдруг дергалась вбок или вперед и задевала его коленом или боком…

– А вот автостоянка для автобусов и такси, – обозначил он круг возле трассы, и отступив, толкнул ее спиной в грудь, после чего снова отдернулся к столу, оказавшись в ловушке.

– А как же старички, сердечники, мамы с младенцами? – забеспокоилась она. – Им без такси отсюда не добраться. Или просто тяжелая сумка… Мы же слабых не должны бросать…

– Конечно, – согласился доктор Рыжиков. – Мы не фашистская Спарта. А вы знаете, что болезни сердца и сосудов у жителей шумных улиц бывают в три раза чаще, чем у тихих? Значит, сердечники наши поправятся. А старичкам ходить полезно, тоже не сахарные. Они и старятся потому, что ходить негде. Боятся улиц… Теперь авоськи… и младенцы… В Москве на ВДНХ ходят аккумуляторные поезда. Электрокары, в общем. Клади свою кладь и иди за ним от остановки до своего подъезда… Плохо? Или велотакси… Пусть студенты подрабатывают. Двадцать копеек – и садись, мать с младенцем…

– Велорикши?! – ужаснулась она.

– Бедные мы, бедные, – посочувствовал он. – Всего-то мы боимся, всем-то напуганы… Но ведь никто не станет его бить палкой по шее, как китайца в Гонконге. Только полезно и приятно. Одним облегчение, другие подработают и будут здоровее. Умеренная физнагрузка на свежем воздухе… Я бы первый нанялся показать. Вот дядя Кузя рикшу сварганит…

– Какой дядя Кузя? – совсем запуталась жена архитектора Бальчуриса.

– Хороший человек, – заверил доктор Рыжиков.

Он старался поменьше замечать линию пепельных волос, отведенных назад и открывающих нижний кончик нежного уха, мягкую линию шеи, белизну открытых рук. Ему казалось, поймай она такой взгляд, он вылетит отсюда навсегда, притом кубарем мимо велосипеда.

– Вас что-то беспокоит? – оказалась она наблюдательной.

– Да нет… – отрекся он. – Сегодня все в порядке… Возьму-ка я домой и еще доработаю… С детским лагерем и этим зрелищным узлом… Да и вообще все надо поменять, я теперь вижу…

– Как поменять? Мне просто стыдно нагружать вас… Нам… то есть… – поправилась она зачем-то.

– Это прекрасная психотерапия, – испугался он, что она откажется и тогда приходить станет незачем. – Вы слышали, что у американцев даже мужчины вязать начали, чтоб нервы успокоить?

– А у вас нервы? – встревожилась она.

– Нервы-то есть, но как тросы, – на всякий случай похвалился доктор Рыжиков здоровьем. Он боялся остаться сейчас и боялся не попасть сюда потом. Он заспешил и стал собирать со стола свои грезы.

Автор будущего великого проекта с пониманием следил за его суетой через приоткрытую дверь. И улыбался…

Самая-то прекрасная психотерапия нашла его в собственном больничном дворе, когда он оказался на пороге старого строения, предназначенного на слом.

Это строение было когда-то самым печальным на больничной территории – моргом. Еще когда в старых больницах употреблялось больше не иностранное, а добротное русское слово «покойницкая». Все-таки намного душевней. Ведь в морге лежат трупы, а в покойницкой – покойники. Покойный еще мог быть отличным семьянином и активным общественником. Покойного еще можно было чтить и уважать. В крайнем случае – память о покойном. Память о трупе – это уже другой разряд. То же и покойницкая против морга.

Потом, в новое время, с другого края больницы, у специальных ворот, поставили и новый оборудованный морг. С рефрежираторной установкой, кафельной облицовкой, бесстрастно ярким светом ламп над мраморными, можно сказать, столами и прочими признаками современности. Покойники справили новоселье, а их старое обиталище переделали под прачечную. Теперь и прачечную решили выселить и укрупнить, а больничный запущенный парк окультурить. Благое это намерение начало осуществляться, как водится, с полного запустения и захламления брошенного здания. Выбитые стекла, щербатые стены, вырванные патроны и выключатели, прогнившие полы, сдернутая проводка… Быстро поселяются ветер и разруха там, куда неохотно возвращается человек.