Вячеслав Ставецкий - Жизнь А.Г.

Внутри покоились на вощеной бумаге полторы дюжины слипшихся шоколадных конфет – всё, на что хватило денег Авельянеды и фантазии Хоакина. Коробка, впрочем, не стоила и песеты – остальное подлец, конечно же, прикарманил. Но Авельянеда был не в обиде. К тому же менее скромный подарок мог и отпугнуть девочку.

– Что, сладенького захотелось, да? – зыркнул глазами всевидящий Хорхе. – Лопай, лопай, барбос. Смотри только, чтоб в кишках не слиплось.

Брызнул жидкий смешок. Мерзавец Пако, колупавший ногтем рыжее пятно на брюках, вскинул голову и подмигнул, просияв белыми, как у негра, зубами.

Диктаторские деньги не залежались. Еще через полчаса Хоакин куда-то исчез, а потом, семеня и трусливо оглядываясь на ходу, явился с чем-то большим, оплетенным, продолговатым под мышкой. Бутыль на случай внезапного визита начальства спрятали в цветочной кадке на краю площади. Туда по очереди и отлучались, вышагивая по мостовой все менее твердой походкой, чаще – Хорхе и Хесус, реже – Пако и Хоакин.

Погруженный в мысли о завтрашнем дне, Авельянеда почти задремал, но ближе к полуночи, когда охранники уселись за карты, вспомнил их подлые, двусмысленные смешки и насторожился. Почуяв неладное, он открыл коробку и торопливо сунул в рот одну из конфет: этим скотам хватило бы ума запихнуть слабительное и в шоколад. Он жевал ее медленно, стараясь отделить от бархатной, сладковато-кофейной гущи посторонний привкус, исследуя языком каждый комок, каждую крупинку дробленой лещины, инспектируя закоулки между зубами, куда могли затесаться частицы гнусного снадобья. Разлившееся во рту шоколадное облако – забытый томный, муаровый вкус – отозвалось волной приятнейших ощущений. По всему телу пробежала сладостная щекотка, язык, нёбо, гортань и, кажется, сам мозжечок свело от внезапной неги. Вспомнился дворец, роскошные завтраки, наваленные горой на блюде чурро, облитые карамелью и шоколадом. Но момент был ответственный, и Авельянеда тут же отогнал от себя мучительные картины. Понимая, что одной конфеты может быть недостаточно для эффекта, он помедлил, прислушиваясь к медвяному эху внутри, и, набравшись смелости, взял из коробки вторую. Вновь пробежало по телу пестрое, радужное глиссандо. Истекая слюной, с плотоядной судорогой в желудке, Авельянеда прицелился к третьей и после некоторой борьбы, убеждая себя, что делает это во благо, сунул ее за щеку. Лишь на пятой он, наконец, спохватился: шоколадная симметрия в коробке нарушилась, и дарить ее теперь предстояло в явно початом виде. Сокрушаясь, он поспешил так подвинуть и перетасовать оставшиеся конфеты, чтобы пропажа не сильно бросалась в глаза. После долгих, почти гроссмейстерских усилий это ему отчасти удалось, но саднящее чувство стыда внутри всё же осталось.

– Каталина ее зовут. Санчес ее фамилия. Но не из тех Санчесов, которые мясники, а из других, которые там, за рынком, – осоловело вещал пьяненький Хесус, тыча рукой куда-то в пространство. – В Бадахосе она живет. Завтра там будем, я тебе ее покажу.

– Шлюха? – возгласил очнувшийся Хорхе.

– Сам ты шлюха! – обиделся Хесус. – Девушка она, понял? Невеста моя. Санчес ее фамилия. Но не из тех Санчесов, которые мясники…

Но Хорхе, клюнув носом, уже пропал, и ссора, на которую настроились Пако и Хоакин, развития не получила.

Прошел час, затем второй, а буря в желудке так и не поднялась, но, опасаясь за свой подарок, Авельянеда еще долго не смыкал глаз. Только к рассвету, когда охранники, расположившись на окрестных скамейках, уже почивали, диктатор, прижимая жестянку к груди, сам, наконец, соскользнул в жестяные объятия сна.

“Паккард” прибывал ближе к полудню, и большая часть дня прошла в опасении, что девочка опоздает. Авельянеде хотелось еще раз повидаться с ней, прежде чем вновь отправиться в свое скорбное плаванье по стране. Пусть даже эта встреча станет последней, он верил: она придаст ему сил и поможет вынести многое из того, что ожидает его впереди. В волнении он то вышагивал по неструганным половицам, то присаживался на койку и украдкой разглядывал свой подарок, все менее убежденный в том, что сумеет его вручить.

Площадь, едва остыв за первые утренние часы, когда воздух бывает всего прохладнее, снова оплывала в зной, в тяжкую полуденную докуку. Было, однако ж, довольно людно. В овощном ряду толпились женщины, за столиком ресторана, откуда пахло свежесваренным кофе, завтракала группа республиканских офицеров. Меланхоличный официант в окне, безразлично поглядывая на диктатора, охаживал полотенцем обширное, как тележное колесо, хрустальное блюдо, и таким же сонным, медлительным жестом грязный торговец на другой стороне площади протирал тряпкой большую солнцеликую тыкву. Помятый, взъерошенный Хесус приценивался к редиске.

Она появилась, когда тюремный фургон, нарастая, как черная немочь, вероятно, уже мчался по севильским улицам. Тиски ожидания сразу распались: Авельянеда был счастлив узнать, что тайная связь, в которую он, может быть, чересчур охотно поверил, все-таки существует.

Да, она была здесь, его маленькая андалузка, свежая, сияющая, в нарядном карминовом платье, должно быть, впервые надетом, ибо только обновка могла вызвать такой блеск в глазах девочки. Этот блеск придавал ее лицу что-то лукавое, озорное: казалось, сегодня она смотрит на Авельянеду не как на узника, но как на старого знакомого, которого ей вдруг захотелось подбить на какую-нибудь совместную шалость. День был субботний, и явилась она, конечно же, не из школы, не мимоходом, как прежде, но специально, чтобы его проводить. Руки девочка держала за спиной, явно что-то скрывая, и приближалась к клетке крадучись, кособоко, с опаской поглядывая на охранников: наверно, тоже что-то ему приготовила. Глаза ее проказливо горели, и вся она была страшно довольная, точно не бог весть какой припасла для него подарок.

Авельянеда обрадовался и тут же сник, не зная, как, собственно, к ней подступиться. С детьми он дела никогда не имел, разве только на торжествах, когда ему протягивали какого-нибудь розовощекого пупса для протокольного поцелуя. Но андалузка его опередила. Пока Авельянеда стоял с коробкой в руках и пытался подобрать приличествующее моменту выражение лица, она вдруг шагнула ему навстречу и, выпростав ручку из-за спины, что-то проворно швырнула в клетку: что-то яркое, продолговатое, скользнув сквозь прутья, ударилось Авельянеде в бедро и мягко отскочило на пол.

Невидимый режиссер, задумавший снять трогательную историю про дружбу бывшего диктатора и маленькой девочки, вдруг передумал и с треском разорвал сценарий.

Лицо Авельянеды исказилось так, будто кто-то швырнул его внутренности на раскаленную сковородку.