Роман Сенчин - Русские дети (сборник)

Яблоку упасть негде. Шейк и твист – кто на что горазд, и у кого как получается коверкать ноги . С утра такую бы разминку, весь день бы бегал как заряженный. Скрипят подошвы. Пол качается. А чаще – танго. Тут уж обычно: топчись на месте, прижимайся. Те, кто умеет, и вальсируют. Вальс не для нас – не признаём. Играть – играем. Когда просят. Не кобенимся . «Дунайские волны». «Амурские волны». «На сопках Маньчжурии». Тогда Вовка Балахнин, наш солист, кладёт гитару и берёт аккордеон. На нём он – мастер. Надо и мне бы научиться. Звучит красиво. Трогает за живое. Чуть не сказал опять: за душу.

Ещё и этот: Снова цветут каштаны, слышится плеск Днепра … – по обязательной заявке Усольцева Сани – служил он в Киевском военном округе , а дембельнулся год назад – напоминает. Слезой сверкнёт, когда чуть выпьет. «Голова, – говорит, – кружится. А то бы тоже». Что то бы тоже ? Смешной он, Саня. Но не злой.

«Осенний сон». «Берёзка». «Грусть». И без названий. Музыка, конечно, задушевная, а танец – для старикашек .

Галя Бажовых на сцене. Сидит возле радиолы, пластинки ставит и меняет. Какую закажут. Не танцует. Не в настроении , значит. А жаль. Глаза у Гали серые, большие. И грустные. Хотя сама она всегда всем улыбается. «Хорошая девушка, – говорит про неё моя мама. – Там и по родове смотри, дурных-то не было». А папка: «Шибко уж смирная, тиха́я». Бойкие нравятся ему, как говорит он, боевые. А мне – чтоб умная была. Ну и красивая, конечно. Галя – такая – соответствует. Но мы знакомы с ней чуть не с рождения, с яслей, и отношусь я как к сестре к ней. Кафку зимой ещё ей дал. Пока молчит. До осени вернёт. И не понравится, но дочитает. Любит Есенина, Тургенева и Гончарова. Надо ей предложить Рамона дель Валье-Инклана. Так, чтобы Рыжий не узнал. А то потом не даст покою. И мне, и Гале. Я-то знаю.

Раскрыл и прочитал недавно в книжице, без корочек, которую мама прячет в комоде под бельём: Но потаённый сердца человек, в неистлении кроткаго и молчаливаго духа … – это о Гале. Так мне представилось. Хоть и не очень-то понятно. Дух должен гордым быть у человека. Ну, в смысле – воля.

Окна шторами закрыты – от солнца. Солнце закатится когда, тогда – от белой ночи. Кто же при свете-то танцует? Малолетки .

Ну, если твист и шейк ещё, так ладно.

Дусю и Таню сразу отыскали. Забились они в самый угол – робкие, – стесняются, из маленькой деревни. Ялань для них – почти как город. Не удивительно.

Остановились они у Дусиной родственницы – Таисьи Егоровны Енговатых. Енговатихи . Фильм посмотреть, «Кавказскую пленницу». Есть у них там, в Черкассах, клуб, избёнка небольшая, но кино им только по знаменательным датам привозят из Ялани – как подарок. Киномеханик Витя Сотников. Бывший одноклассник брата моего Коляна. Ездит туда на мотоцикле Витя. Ставит там днём, чтобы в Ялань не опоздать к началу первого вечернего сеанса. Нашёл в Черкассах и невесту. Женился вскоре. Видел её я. Так себе. Скоро родит ему кого-то – с пузом .

Приехали они, Дуся и Таня, на одни сутки. Завтра уедут. Было б на чём, сегодня бы домой вернулись – так нам сказали. Мы им верим. Про мотоцикл свой я и не вспомнил. И как-то Рыжий промолчал.

Знакомых, кроме Таисьи Егоровны, нет никого у них в Ялани. А мы им вроде как обязаны – и нам их надо развлекать. И любопытно в то же время, кто же нам дружбу предлагал. Теперь вот видим. И им, девчонкам, интересно: кого же выбрали они для переписки. Дуся меня узнать не может по портрету , который я ей посылал. Лучше на фотографии, сказала, выгляжу, чем в жизни. Это в отместку. Я доволен.

Современное они не танцуют: мол, чё попало. Дождавшись танго, мы их пригласили.

Но сразу как-то перепуталось – само как будто по себе.

Я стал танцевать с Таней, а Рыжий – с Дусей. И до конца так. Ни разу дамами не поменялись.

Забыл я вдруг про Нину из «Кавказской пленницы». Забыл про всё. Даже про то, что надо выспаться перед поездкой на рыбалку.

Платье на Тане ситцевое. Голубое. С короткими рукавами. С открытым воротом. Сидит красиво. Папка сказал бы: будто влитая. Руки у Тани загорелые. Волосы русые. Пряди в них светлые – как золотые. Фигура стройная. Держу за талию – тугая та и тонкая.

«Как прут, – думаю, – она, гибкая».

И танцевать с ней так легко – как с невесомой.

Вот тут уж точно трудно стало мне дышать – впервые. Понятно стало, что это такое. Сердце в груди как будто увеличилось – стесняет. Но как-то странно – не болит. Хотя и кажется, что может вдруг остановиться, – но вот и это даже не пугает.

Заглохла радиола. Свет на сцене погас. Станция работать перестала. Ни для кого не секрет: пьяный Винокур её заглушил, обидевшись на тётку Марью, жену свою, – опохмелиться та ему не разрешила . Часто случается. Бить Винокура за его вредность пробовали мужики – без результата. Такой у нас вот дизелист. Нести ему туда, на станцию, бутылку беленькой или ну, на худой конец, уж красенькой на этот раз никто не согласился.

Танцы прекратились. Завклубом Лёня Соболев, как его все ни уговаривали, клуб закрыл, домой ушёл: утром ему с отчётом в город ехать . Отчёт! К жене домой, наверное, заторопился – привёз с собой какую-то со службы, то ли хохлушку, то ли белоруску. Хоть и на Галю всё поглядывает. Но бесполезно. Гале такой старик не нужен – ему уж скоро двадцать пять. И лоб с залысинами – вумный . Заочно учится в каком-то институте. Чтобы кружками управлять . Не Лёня Соболев, а горе.

Вызвался Рыжий проводить Дусю. Та согласилась. Пошли они в Линьковский край, в самый конец его, в заулок, где Енговатиха живёт, вроде как ведьма – на отшибе. Но только вроде. Старушка она, Таисья Егоровна, на самом деле хоть и маленькая да сгорбленная, но сердобольная – всех привечает . Зверь к ней зайдёт, мол, и того, крохой последней обделив себя, покормит, в тайгу голодным не по шлёт.

Отстали мы от них с Таней, к Кеми направились. Кемь и в Черкассах, правда, та же самая. Забыл я как-то. Яр только ниже. Показал. Побыть там долго комары нам не позволили.

В село вернулись.

Несёт меня, чувствую, как барона Мюнхгаузена, – Ялань, как Древний Рим, превозношу, её славную и почти четырёхвековую историю, чуть привирая, вкратце излагаю – и не могу затормозить. Язык мой мне не подчиняется. Слушает мою безостановочную экскурсионную речь Таня молча. Улыбается. Глазами на меня вспыхивает – земля уходит из-под ног. Со мной такого не бывало. Даже тогда, когда влюбился в медсестру. Даже тогда, когда – в Ларису.

Меня как будто подменили, и сам себя не узнаю.

Давно уже кругом гремело и сверкало. По горизонту. Обложило. И тут, в Ялани, началась гроза. Да и какая. Сначала ветер сильный налетел. Обрушился. Изо всех сил потрепал в школьном парке и в палисадниках деревья. Но не сломал. Сорвал пыль с дороги, клубя её, с ней и умчался. Затихло как-то угрожающе.