Виктория Ледерман - Первокурсница

Борька отключился. Я заметалась по квартире, перепрыгивая через играющего на полу Никитку. И что теперь делать, скажите на милость? Куда я дену ребенка на два часа? Времени у меня осталось только-только доехать до института. При условии что маршрутка подойдет сию минуту и прямо в квартиру.

Когда до начала консультации осталось сорок минут, я плюнула, сгребла Никитку в охапку и помчалась на остановку. Будь что будет. Ребенок одет (может быть, неправильно и не в ту одежду, меня ведь не консультировали насчет его выгуливания), накормлен, ему не повредит прогуляться. Попасть на эту консультацию я должна. Вопрос жизни и смерти.

Пока я скакала по дороге, пытаясь остановить машину, как заводной воробушек с блестящим ключиком под хвостом, Никита стоял на обочине и, надрываясь, орал во все горло:

– Би-би! Сяся! Би-би!

– Да, Никита, би-би, – отвечала я пересохшим от ужаса горлом: времени практически не оставалось, – сейчас подъедет машинка, и мы поедем кататься.

Но все «машинки» рулили мимо, никто не хотел останавливаться и подбирать юную пассажирку с маленьким ребенком. Наконец тормознуло такси.

– Куда? – деловито поинтересовался водитель, ухоженный пожилой дядечка. Я, конечно, отдавала себе отчет, что раскатывать на такси мне не по карману. Но что же делать? Видно, не мой день сегодня.

Я подхватила Никитку, влезла на заднее сиденье и велела таксисту ехать на шестой причал, прямо к зданию института, популярно объяснив, на что будет похожа моя дальнейшая жизнь, если я опоздаю.

Водитель оказался чрезвычайно разговорчивым. С интересом поглядывая на Никитку в зеркало, он принялся рассказывать мне о своей правильной дочери, которая делала все целенаправленно и вовремя. После школы поступила в институт, после пятого курса отработала два года, чтобы «встать на ноги», потом вышла замуж и только после этого, спустя год, родила дочерей-двойняшек. В течение двадцати минут я рассеянно слушала его болтовню, поддакивала лопочущему на своем языке Никите и думала о делах моих скорбных.

– А ты на каком курсе? – поинтересовался этот болтун, уже изрядно доставший меня.

– На первом, – не подумав брякнула я.

– Как же тебя угораздило так рано ребенка завести?

Я хмыкнула про себя. Уж что-что, а такую глупость я сделаю нескоро. А если еще разок останусь с братишкой, то и вовсе никогда.

– Во сколько же лет ты его родила? – не унимался таксист. – В семнадцать? Или в шестнадцать?

В его голосе звучал почти что ужас.

– В четырнадцать, – сказала я. – А забеременела в тринадцать. В седьмом классе. До сих пор не знаю, кто его отец, то ли Гарик, то ли Лелик. А может, Николай Петрович?

После этого он молчал до самого института.

В вестибюль я ворвалась в две минуты седьмого. Все было бы ничего, если бы я сразу бросилась в нужную аудиторию. Возможно, я и успела бы. Но со мной был «хвост». О том, чтобы притащить его с собой и посадить за парту, не могло быть и речи. Данилевский бы понял мою ситуацию, но не Мамонтова, которую вид детей, обручальных колец и беременных студенток доводил до белого каления.

Я кинулась за помощью к нашей вахтерше Татьяне Васильевне, в обязанности которой входило сидеть в стеклянной кабине и не пускать чужих в здание института. Но я не помню ни одного случая, чтобы она хоть раз потребовала у кого-нибудь студенческий билет. Она вязала, читала какие-то журналы либо просто обозревала утренний поток студентов задумчивым взглядом, даже не пытаясь повлиять на процесс. Татьяна Васильевна заметно обрадовалась такому развлечению, заграбастала Никитку, стала его раздевать со всякими шутками-прибаутками, которых у нее в голове оказалось несчетное количество. Я помаячила немного рядом, наблюдая, как будет реагировать дитя на новоявленную няньку, потом сдала пуховик в гардероб и гигантскими скачками понеслась наверх.

Конечно же, я прибыла в аудиторию после преподавателя, что было совершенно недопустимо. Из-за меня приостановили уже начавшуюся консультацию, и я была вынуждена в течение долгого времени выслушивать едкие замечания на английском языке в присутствии двух групп. А Борька с последней парты крутил мне пальцем у виска и страшно вращал глазами. Глядя на него, у меня хватило ума не оправдываться и молча сносить все издевательства Мамонтовой. Дабы не усугублять, как говорится.

Консультация продолжилась. Я приуныла. Совершенно ясно, что хорошей оценки мне не видать, если Мамонтова будет присутствовать при моем ответе. Придется завтра с утра с головой погружаться в английский на сутки и встретить претензии Мамонтовой во всеоружии. Я могу плохо сдать другие предметы: историю, экологию… Но никак не английский! Это будет просто позор на мою «шоколадную» голову!

Настращав нас по полной программе, накрутив и без того взвинченные студенческие нервы, Мамонтова, с чувством выполненного долга, покинула аудиторию. На ее лице было написано явное удовлетворение проделанной работой. Я в галдящем потоке однокурсников поплелась к выходу. Сейчас заберу Никиту у Татьяны Васильевны и потащусь на остановку троллейбуса. Жаль, что Горохов сегодня без машины – дядя отобрал ее сразу после Нового года. Может, упасть на хвост Беловой? Пусть подкинет нас на своей «Приоре». Девка она вроде не вредная, тем более я не просто так прошусь, у меня причина – детеныш на руках.

Выйдя на лестницу, я стала оглядываться, ища глазами Дашку Белову. И вдруг сердце скакнуло прямо в рот, и я им чуть не подавилась. На несколько ступенек ниже стоял Геныч. Он смотрел на меня и улыбался. И не как-нибудь, а многозначительно! Ну, по крайней мере, мне так показалось. Мои ноги сразу превратились в какие-то хлипкие морские водоросли, и, чтобы не упасть, я должна была схватиться за перила. Нет, нельзя так без подготовки натыкаться на объект своей страсти. От неожиданного счастья тоже можно умереть. Как и от горя.

– Как консультация? Что-нибудь полезное узнали? – заговорил Геныч, сделав несколько шагов наверх. Я не пошевелилась, я буквально приросла к перилам. – А я вот вчера гипс снял, ногу разрабатываю. Пришел узнать расписание. У вас какого числа экзамен?

Я с трудом переключилась на студенческую реальность. Надо же, как его появление выбивает меня из колеи! Сама не своя становлюсь.

– Тринадцатого, – пролепетала я и поразилась, как отдалился от меня день экзамена и как мне стало на него глубоко наплевать.

– А у нас четырнадцатого. Как вам Мамонтова? Говорят – зверюга. Валит по-черному. Ольга уже трясется крупной дрожью.

«Ольга!» – отметила я про себя. Не «моя Лелька» и не просто «Лелька». Ольга! Дело, кажется, налаживается.

– А где она? – как можно равнодушнее поинтересовалась я. – Внизу?