Маргарита Азарова - Краски Алкионы

Я вас правильно поняла? Вам что, нравятся такие, как я, у которых отсутствует голова? Хотя – нет, мне не интересны ваши симпатии, кто бы вы ни были. Моё платье под цвет кружевных шёлковых чулок может помяться, если вы будете меня таскать туда-сюда. И не дай вам бог куда-нибудь меня унести: ведь меня могут не найти, и я никогда больше не воссоединюсь с моей головой, а я решительно не хочу навсегда с ней расстаться, не ощутив себя снова прекрасной и желанной! Положите меня на место, мерзкое животное.

Музыка зазвучала с большей силой, и я уже кружусь в вальсе – меня держат чьи-то лапы, и моё тело в неприкрытых местах соприкасается с шерстью. О, если бы только моя голова была на месте, её возмущению и отвращению не было бы предела. Кто это меня щиплет за бока и ягодицы и шипит подобно змее: „О, тебе оказывают великую честь. Тебя ведёт в танце крысиный король“. А вы, оказывается, ревнуете, крысиные невесты, сегодня правлю балом я, потому что я необыкновенная – я без головы, и это положительно сейчас отличает меня от многих, и от вас в том числе: полное отсутствие разумных мыслей для подавления инстинктов и рефлексов, ха, в этом даже что-то есть. Я смогу вжиться в образ королевы крыс. И почему это не случилось со мной раньше? Эй, поосторожнее, мне больно падать – всё здесь такое грубое и твёрдое.

Куда же вы? Даже такую добычу, как я, бросили, эх, вы, а ещё король называетесь, хоть и крысиный. Я уж возомнила, что здесь, в этой сырости и мраке, могут жить настоящие рыцари, познавшие лишения и закалившиеся в них, которые не бросают своих дам посередине танца на произвол судьбы. Всё как всегда и везде!

„Вот оно“!

Это они о ком? Я же не „оно“. Я – она.

„Вот оно – тело“!

Фу, я даже испугалась. Превратиться в „оно“ в такой ответственный момент – это уж слишком.

Люди приближаются; если бы не моя голова в их руках, я бы убежала с крысиным королём, хотя – нет, он же оказался трусом, и к тому же я была ему нужна только без головы. Извращенец. Если бы не этот вопиющий факт, то здесь вполне можно было бы жить. Но ведь они не захотят меня знать, если моя голова будет при мне, я им нужна без неё, а я не могу без головы и шляпки на ней. Ах, как всё прозаично, даже здесь я не получила праздника, а идея была очень не дурна, ведь хочется не абы как, а чтобы всё было красиво».

– Ну, насколько я понял, писала женщина слегка экзальтированная, склонная к суициду, максималистка.

– Мне не нужен разбор автора. Мне нужны эмоции от услышанного.

– Эмоции? Если коротко, то чувство омерзения от пошлости и косности. Хочется вымыться, одеться, как она, во всё самое лучшее, гармоничное и искать среду, где будет красота и взаимопонимание.

– И любовь?

– Да, и любовь. А кто это написал?

– Наша Алла.

– А почему столько пессимизма?

– От неразделённой любви. Марсель задумчиво замолчал.

– Надеюсь, не ко мне.

– Как раз к тебе.

– Но это было так давно. Я думал, она успокоилась.

– Школьная любовь, тем более первая, она самая незабываемая.

– Но нельзя же так зацикливаться. Хоть бы ты её взял на поруки.

– Она всегда под моим присмотром, мы же с ней работаем вместе, не забывай.

– Я не догадывался, что всё так серьёзно. И теперь её зарисовка мне не кажется такой уж отвлечённо безобидной. Может, мне не ехать?

– Наоборот. Не беспокойся, я за ней присмотрю.

Плотные шторы на окнах в кабинете Вениамина отгородили друзей от внешнего мира. Приглушённые звуки, доносящиеся с улицы, можно было принять за лёгкий шумовой фон, воспроизводимый в кинофильмах, это придавало обстановке и беседе отстранённость от реальности, а лёгкое облачко табачного дыма усугубляло аллюзии разыгравшегося воображения.

– Насколько я понял, принимая предложение написать портреты, ты готов рискнуть и проверить свою готовность к раскрытию психологического образа с помощью красок и кисточки? – решил удостовериться Вениамин.

– Ты намекаешь на то, что своими умозаключениями я подвёл тебя к мысли, что сейчас уже считаю себя достаточно умудрённым для принятия такого решения? Ну, что ж, по крайней мере, я хочу попытаться и тем самым проверить этот факт, а как иначе, сомневаться я могу всю жизнь, a узнать, на что способен, можно только эмпирическим путём, так что я готов. И я намерен не проиграть в этой схватке…

Отъезд наметили через неделю. Марселя предупредили, что всё необходимое для портрета: натуральные холсты, подрамник, мольберт, любые краски… всё будет предоставлено по первому требованию, и ему не надо волноваться на этот счёт. Но он всё же решил взять с собой то, что счёл важным, и запасся всеми видами красок, которые подлежат длительному хранению, даже масляной пастелью… так как, несмотря на свою решимость создания портрета, не определился с манерой письма и всеми вытекающими из этого составляющими для успешного исполнения поставленной задачи.

Всё это время он напряжённо думал: какое направление и технику исполнения живописи взять за основу. Даже рёв раненой белуги не доносился до его сознания. Он был погружён в свои мысли, что способствовало укреплению иммунитета на внешние раздражители.

Чётких инструкций от заказчика так и не поступило. Марсель не мог окончательно разобраться в своих предпочтениях в портретной живописи для данного случая. А случай был непростой, ох, непростой.

В последний день перед отъездом Марсель долго стоял под душем. Капли воды стекали по телу расслабляющим потоком. Искусственные несочетаемые запахи геля, мыла, шампуня сместили акцент его мыслей на прозаические темы о жизненном комфорте, уюте, укладе его жизни. О том, почему он до сих пор не женат и не стремится к созданию семьи. Кто или что виновато в том, что он не хочет жить как все. Может, это культ перфекционизма, поиск идеальной женщины. Но какова она, как это можно определить и куда может завести такое стремление к совершенству? Может же он дописать картину до конца и быть ею доволен, не возвращаться к ней вновь и вновь, считая, что она не закончена и в неё нужно вносить всё новые и новые штрихи, мазки краски, доводя её до неведомого совершенства, что, собственно, и лежит в основе перфекционизма. Или, может, в нём превалирует чувство гиперответственности «за всех, кого мы приручаем», не даёт стать как все, но это точно не инфантилизм, хотя элементы ухода от реальности налицо.

«Алла, Алла, что она себе вообразила? Как мы хорошо дружили втроём: Вениамин, она и я. Не разлей вода. Классная девчонка. Пацанка. Сидели за одной партой. Потом они с Вениамином поступили в университет на факультет журналистики. Но я никогда, как выразился Вениамин, не видел в ней женщину. И это действительно так.

Я не хотел бы чувствовать себя виноватым в том, что не разделяю её чувств. Может, мои чувства к тебе, Алла, сильнее, чем любовь. Они чище, они далеки от всего плотского, – так бы я ей сказал. Но кого этим успокоишь? Ни её, ни себя. Я сам в поиске любви, и полюбить Аллу, к моему великому сожалению, не смогу. Мои грешные плоть и кровь бурлят, они тоже требуют понимания и взаимности…