Наталья Симонова - Счастье по ошибке

– Дим, – позвала она, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, – можно тебя на пару минут?

Коллега подмигнул Соне.

– Вот любовь! Только расстались – и уже соскучились, – сказал он. – Ладно, я пошел. Воркуйте, счастливцы.

Соня остановилась и смотрела на Диму молча. «Не уходи! – про себя умоляла она. – Будь со мной, – заклинала беззвучно. – Будь со мной! Ты другой такой не найдешь». Он тоже молчал, надеясь, что разговор у нее сугубо деловой, рабочий какой-нибудь, а о личном они вроде уже все сказали друг другу.

– Дим, – прошептала Соня, подходя, – не может быть, чтобы ты вчера серьезно… Я не верю.

– Соня, – пробормотал он, страдая, – я серьезно. Ну… у меня все прошло. Ну что я могу поделать?

– Дима, – Соня пыталась говорить спокойно, надеясь быть убедительной, – Дима, ну сам подумай, мы четыре года вместе. Мы же не просто так. Все говорят – созданы друг для друга… Дима! Ты же совершаешь ошибку… – Голос срывался из-за спазмов в горле, Соня давила подступающие слезы. Она хотела бороться до конца. – Это ошибка, Дима.

В общем, Соня сама совершала типичную ошибку покидаемой женщины – напрасно теряла лицо, пытаясь поправить непоправимое. Хотя для всякого не замороченного любовью очевидно, что это бессмысленно, что разлюбившему уже ничего не докажешь и не объяснишь. И что сам разлюбленный потом будет жалеть об этих минутах постыдной слабости, но изменить в прошлом ничего уже будет нельзя.

– Соня, – сказал он, собравшись с духом, – это все. Я полюбил другую девушку. Просто отпусти меня. И прости, если можешь.

Все это Дима выпалил залпом и потом еще, после паузы, добавил:

– Если хочешь, останемся друзьями.

Она опустила голову. Трудно было дышать, еще тяжелее видеть его.

– Я поняла, – выдавила Соня и, не поднимая глаз, выбежала из кабинета.

Для нее наступили черные дни. На работе все уже были в курсе – и это приносило ежедневные дополнительные стрессы. Смотрели кто вопросительно, кто соболезнующе. А то и прямо спрашивали, как она, не тяжело ли оттого, что Димка ушел. Пытались утешать, ругали Димку последними словами. Ее тошнило и от сочувствия, и от любопытства, вообще от всякого взгляда в ее сторону, от всякого разговора. Мечтала об одиночестве… В ответ на вопросы делала непонимающее лицо, реагировала пожатием плеч и отворачивалась. Или переводила разговор на другие темы.

Нужно было работать, нужно было общаться. А хотелось одного: оказаться дома и лечь лицом к стене. Но целый день, много часов Соня была на людях и играла мучительную роль, чтобы скрыть от посторонних глаз свой сокрушенный мир. А глаза эти были безжалостны – одним уже тем, что смотрели на нее.

Она понимала: нельзя выходить из дома с таким лицом, какое появлялось у нее, когда она оставалась один на один с собой, – с этим угрюмым, хмурым, отчаявшимся выражением. Приходилось изображать беззаботность. И оттого еще больше хотелось умереть. Она не могла понять, почему уход Димы до такой степени ранил ее, не замечала раньше, как сильно привязана к нему. И теперь тяжелее всего было свыкнуться с мыслью, что его не будет рядом никогда. Это «никогда» терзало ее ужасно, жить с этим словом не хотелось, казалось, жить нет сил, да и как-то вроде незачем было.

Но не жить тоже было невозможно. Так бесчеловечно бросить родителей… Нет, она позволяла себе только мечтать. Ложась в постель, подолгу ворочалась без сна и грезила о том, как бы хорошо было все это прекратить. Смерть казалась желанной, сладкой, заманчивой. Просыпаясь утром, с отвращением думала о необходимости жить: вставать, ходить на работу, улыбаться, стремиться к совершенству, трудиться над диссертацией… А ночью снова мечтала, точно о счастье, о том, как можно было бы это сделать. Скажем, вскрыть вены на запястьях – и лежать себе в ванной… Жизнь потихоньку покидала бы тебя, ласково прощаясь, – ни боли, ни сожаления, одно освобождение от мук. Хорошо…

Но воображение тащило дальше: кто-то из близких приезжает в Сонину квартиру, заходит в ванную. Там красная вода, тяжелое, мокрое тело… Ужас внезапности и ужас смерти. И еще ужас оттого, что она сделала это сама. Общий шок. Похороны. Расходы, извините… И все так непоправимо, так бесповоротно!.. Соня знала, что будет жить и никогда ничего не сделает с собой.

Она совсем запустила диссертацию, хорошо еще, что та была уже почти написана и скоро ожидалась предзащита. Но Соня к ней не готовилась – не было сил. И не было желания. Научный руководитель только вздыхал озабоченно.

Однажды она сидела в лаборатории, бессмысленно глядя в окно. Бумаги на столе валялись в беспорядке. Научрук подошел и сел напротив, через стол посматривая на свою аспирантку.

– Сонечка, – произнес осторожно, – давайте поговорим.

– Да-да, Егор Андреевич, – кивнула Соня. – Конечно.

Она не могла не понимать, что у него накопилась к ней куча претензий.

– Конечно, – повторила, уставившись в угол стола измученным взглядом.

– Сонечка, я все понимаю, – сказал Егор Андреевич. – У вас непростая ситуация. Но поверьте мне, все это пройдет. А наука останется.

Она подняла глаза и опять автоматически кивнула.

– Сонечка, надо работать, – сказал он ласковым голосом, чем вызвал у бедной аспирантки потоки слез. – Ну что вы, что вы, – испугался руководитель. – Соня, – попробовал он говорить строже, – я вас просто не узнаю. Вы же сильная, умная девушка, вы особенная. Нельзя так расклеиваться. Нужно собраться, Сонечка.

Она подняла глаза и попыталась улыбнуться.

– Я сама ничего не понимаю, – всхлипнула наконец. – Не знаю, почему так тяжело. Я соберусь, Егор Андреевич, вы простите меня. Сама не знаю, почему…

– Дима ваш тоже дурака валяет, – сердито буркнул шеф. – Слышал, Полуянов им недоволен.

– У него любовь… – уныло отозвалась Соня. – Говорят, он ее даже сюда приводил. – Она пристально посмотрела на него, словно чего-то ожидая.

– Быть не может! – воскликнул научрук, возмущенно потрясая головой. – Ну это уж, знаете… – Хотел еще что-то сказать, но воспитанность победила. – Ну и… – только и произнес, махнув рукой. – Забейте, Соня, забейте, как мои внуки говорят. И давайте уже как-то настраиваться на защиту. Вы ученый, Соня, вспомните об этом. Наука не предаст. А Дима этот… Вот он пусть как хочет выкручивается, он – другое дело, нет в нем чего-то такого… Знаете, я всегда считал, что биология не для него, – поделился научрук. – Вернее, он не для нашей науки. Вообще не для науки, не тот человек. Скользкий какой-то. – Егор Андреевич с сомнением посмотрел на Соню – не перебрал ли с определениями. И действительно, она взглянула осуждающе.

– Ну ладно, ладно, Сонечка, не скользкий, – поправился руководитель. – Это не то слово. Я не в том смысле, что там фальшивый, неискренний… Нет. Я другое имел в виду. Только то, что он скользит по жизни. Он жаден до жизни, Соня, а наука требует сосредоточенности. Дима разбрасывается. Это в нашем деле не годится. Да и в отношениях очень мешает. Вы когда-нибудь это обязательно поймете и увидите, что все к лучшему… Он по всему скользит и ни за что не цепляется. Вот я что хотел сказать.