Олег Рой - Белый квадрат. Захват судьбы

– А может ли любовь убивать? – тихо спросил Спиридонов.

Варя ответила ему не сразу:

– Она, должно быть, сошла с ума… – тихо сказала она. – От горя разум-то и потеряла. Хорошо, что ее убили. Она не могла бы жить с этим, это было бы невыносимо!

Спиридонов ничего не сказал. Они пересекали Страстную площадь, и он машинально нашел глазами окно Ощепковых. Окно было темным, но это ничего не значило.

«Зря я повел ее в театр», – подумал Спиридонов. В этот момент он понял кое-что, в чем не хотел себе признаваться. Понял, что после этой проклятой оперы просто не сможет отстранить ее от себя.

Ты можешь не верить в Бога, но у Бога могут быть на тебя другие планы. Внезапно Спиридонов спинным мозгом почувствовал, что все не случайно, что все события жизни, словно ступеньки лестницы, куда-то ведущей, составляют единое целое. Вот только куда ведет его эта лестница?

Ему стало страшно. Страстной парк был темен, на темных небесах в слабом свете тонкого серпика убывающей луны облака казались черными, словно кляксы. Кажется, это почувствовала и Варя. Она прижалась к Спиридонову всем телом и прошептала:

– Мне страшно. Словно вот-вот случится что-нибудь нехорошее.

Спиридонов хотел было успокоить ее, хотел сказать, что с ним ей бояться нечего…

Но не успел. Из кустов вышла группка шпаны. Как в прошлый раз, когда он шел здесь поздним вечером. Будто ждали его с тех пор! Варя ойкнула, но не стала ни прятаться, ни убегать. Наоборот, она словно обрела силу, выпрямилась и быстро шепнула Спиридонову:

– Будем драться?

Но Спиридонов лишь улыбнулся и ответил совершенно спокойно:

– Драться не будем. Будем бить.

В одном из парней он узнал заводилу, попросившего в тот вечер у него закурить для затравки. Парень оказался учащимся школы рабочей молодежи и действительно сдал нормы ГТО, потому ограничился в отделении РКМ только предупреждением. Не надо и говорить, что Спиридонова он хорошо запомнил с тех пор.

– Какая встреча! – широко улыбаясь, приветствовал его Спиридонов. – Ну что, Пашка, все шило из афедрона не вытащишь? Или решил, что на свободе тебе гулять не хочется, а хочется поработать на благо Родины в исправительно-трудовой колонии?

– Да что вы, товарищ Спиридонов, – ответил Пашка, отступая назад. – Нешто и погулять ночью нельзя? Идите себе спокойненько, а если кто пристанет, так вы только свистните – мы тут как тут.

– Вот что наука животворящая делает! – откликнулся Спиридонов. – Ну, гуляйте, гуляйте, дело молодое… но смотри, прознаю, что сегодня ночью кого обидели…

– Да кого мы обидим? – Битый Пашка сделал вид невинный, как у овечки на пасторальном рисунке буржуазного художника. – Мы же прогрессивная молодежь, надежда партии и правительства. Да, ребята?

Должно быть, Пашка все-таки был неплохим организатором – его присные с недоумением на рожах послушно закивали, словно китайские болванчики. Спиридонов достал папиросу и демонстративно подкурил. Выпустил дым, посмотрел на шпанюков…

– Вы еще здесь? А я думал, ушли уже…

Ответом ему был дружный топот убегающих босяков. Спиридонов затянулся еще раз – и довольно засмеялся. А затем увидел, что на него смотрит Варя.

И как она смотрит.

Что-то щелкнуло у него в голове, и он сказал:

– Варюшка, скажи мне, только честно: ты едва не расплакалась потому, что оперу приняла так близко к сердцу? Или потому, что боишься, что я погоню тебя, как Иоанн Саломею?

– Да… – прошептала она. – Второе.

Спиридонов обнял ее за плечи, притиснул лицом к груди…

– Ты это оставь, понятно? Не брошу я тебя.

Она кивнула, а Спиридонов внезапно почувствовал запах, исходящий от ее волос. Слабый, едва ощутимый, но такой знакомый.

Запах тех самых духов, которые он обещал ей купить.

Он посмотрел на темное окно Ощепкова. Теперь он его понимал. Не стоило его осуждать… Вот сам теперь на его месте… Эх… Торопимся мы осуждать других, а сами… Да, он был потрясен тем, что чувствовал, но какая-то его часть, все сильнее заявляющая о себе с каждой минутой, приветствовала происходящие в нем перемены.

Между ним и Варей все еще была тонкая стенка, но она на глазах истончалась, как лед на Москве-реке в ночь ледохода. И он ничего не мог сделать для того, чтобы эта стенка не истаяла окончательно. А по правде – и не хотел.

Лестница продолжала подъем. Или спуск.

– Пойдем домой, – наконец сказал Спиридонов. – Что-то холодно стало на улице. А до дому еще далеко.

Виктор Афанасьевич проводил дневную тренировку. Он только успел уложить на татами ученика, показывая вариант броска через спину после захвата сзади, как увидел Власика, скромно стоявшего у входа в зал.

Быстро раздав задания, Виктор Афанасьевич покинул татами и, не обуваясь, подошел к бывшему ученику и заключил его в объятия.

– Ты ко мне просто так или по делу? – спросил он, поздоровавшись.

– По делу, – ответил Власик. – У вас сегодня еще занятия есть?

– Вечерняя группа, – ответил Спиридонов, присаживаясь на скамейку и обуваясь. – А что?

– Отменить никак нельзя? – спросил Власик. – К вам нарком собирался, хочет посидеть, назначение отметить.

– Какой нарком? – не понял Спиридонов. – Чье назначение?

– Новый нарком, – весело сказал Власик. – Нарком внутренних дел Ягода, знаете такого?

– Первый раз слышу, – в тон ему ответил Спиридонов. – Назначили все же Генриха Григорьевича?

– Да еще позавчера, неужто не слышали? – удивился Власик. – У вас же сплошные огэпэушники тренируются…

– Верно, слухи до меня давно доходили, – кивнул Спиридонов. – То-то я смотрю, все так оживились, переговариваются о чем-то в раздевалке.

Честно говоря, последние три дня Виктор Афанасьевич был несколько оторван от реальности и больше углублен в себя. Он все еще переживал то, что произошло. Впрочем, ничего особенного пока не произошло: все оставалось по-прежнему, но в их с Варей отношениях возникла какая-то… Он не знал, как назвать. Словно они были объединены некой тайной, общим секретом…

Внешне все оставалось по-прежнему, но уже с другим чувством Спиридонов возвращался домой. Теперь это действительно был дом, а не место для сна и работы над бумагами, как раньше. И Варя… у него язык не поворачивался назвать ее помощницей. Возможно, их отношения приближались к тем, что связывали старых большевиков с их боевыми подругами. И даже когда Варя в который раз сказала, что с удовольствием бы выучилась его борьбе, он не стал ее отговаривать, что-де борьба не женское дело, а впервые задумался, не набрать ли ему еще и женскую группу.

В рядах РККМ и ОГПУ женщин было немало. И рисковали они подчас не меньше мужчин. Может быть, им тоже следовало бы дать в руки оружие, которое он давал мужчинам? Может быть, они даже больше в этом нуждаются? Для применения приемов самоза вовсе не обязательно быть крепким мужчиной. Как и в дзюудо, обороняющийся здесь использует силу того, кто на него нападает. Не это ли нужно женщинам, если на них нападают?..