Марианна Гончарова - Папа, я проснулась! (сборник)

Но Сережа вдруг опечалился. Он показал рукой туда, далеко, на высокую гору напротив и сказал грустно:

– Вооон там, собственно, он и встретил ту гадину.

– Кто? Сережа, кто кого встретил?

– Олег.

– Олег?

– Князь Олег. Там змея его и укусила. Там он и похоронен.

Сережа печален. И я, повинуясь талантливому рассказчику и ведомая им по спиралям времени, вижу сама, как князь Олег, спустя четыре года после предсказания вещуна, вдохновленный победой в очередной битве, говорит своим братьям-соратникам, мол, так, а конь мой, от которого смерть я должен был принять, где же? А ему – дак, княже наш, ты, конечно, извини, но нету коня. Помер же. Ты подзабыл, наверное.

«Ах да, точно! Вот бедняга, – вспомнил князь, хлопнув себя ладонью по лбу, – как я мог забыть, друг мой верный помер».

Тут бояре уши прижали, головы – в плечи, глаза долу, ожидая, что князь, запальчивый в гневе, поколотит их, а то и на кол, ой-ой!

А князь ничего, нормально. Доволен, что вдохновенный кудесник ошибся. Говорит:

«А что, други мои? Верить ли волхвам-кудесникам, а?»

Тут все радостно: «Неее, княже, не вееерить!»

«Конь помер, а я-то – живой!» – выхваляется князь.

«Живой, батюшка ты наш, солнце наше ясное, живой!» – шумит свита.

«А ну-ка, пойдем посмотрим… – закручинился тут князь, – поклонюсь я коню моему. Даром убили конягу. Жил бы еще и жил, в делах моих ратных был бы верен, с поля боя выносил бы, мча, как стрела».

И ослушаться никто не хочет, боятся сказать, мол, может, отдохнешь лучше, княже наш светлый, после брани жаркой. Нет. Тащатся за ним все в гору. (Как я вот сейчас – на дополнительную Лысую.) Лезут послушно кланяться. Скелету коня.

А гадюка та самая, не будь дурой, его и подстерегла. Олега. Князя. Цап. И все. Вот бедняга. Говорили же ему – куда лезешь, зачем? Но от судьбы разве убежишь?

И поэтому наш Сережа тоже стал невесел, голову повесил. И мне в данном случае больше Сережу жалко, потому что, если бы Олег слушал советников своих, если бы они не трусили его отговорить, он, может, еще много всяких дел для Киева сотворил.

А Сережу уже было не унять в его печали. Смотри – ведет он сверху рукой широко от плеча. Вон там жил люд рабочий: ремесленники, гончары, кожемяки, строители, которые создавали сегодняшний Киев. А недавно совсем, лет пять – десять назад, набежали варвары, верней, понаехали, да и принялись сносить такие драгоценные для нас, киевлян, да и для всех-всех, кто Киев любит, исторические постройки, строить виллы, обносить все высокими заборами и рубить! рубить! рубить деревья.

Сережа умеет рассказывать. И Лора умеет сочувствовать. У них у обоих теплые щедрые души.

Мы стояли с ними, молчали, а на моих глазах прошлое, еще недавно видимое и осязаемое, растворялось в пошлых безвкусных застройках.

– Господи, смотрите, ребята, – вытянула я шею, – рубят деревья! – ахнула я и рассказала друзьям моим ужасную историю.

Недалеко от моего дома рос дуб. Он помнил наш город молодым, он помнил самых древних жителей нашего квартала маленькими. Он помнил войну и горе, он помнил первые после победы свадьбы и рождение детей. Мы все – в переулке восемь домов – очень гордились нашим дубом. Крепкий, огромный, живой, живее некуда. Ни одной сухой веточки. Желтел по осени позже всех, ронял листики красные и ярко-желтые, блестящие глянцевые, катились желуди, снимали перед осенью шляпки, и тихонько прорастали то там, то тут новые дубки. В его могучих ветвях весной собиралось столько птичьего народу, что, когда они просыпались на рассвете все, стоял такой ликующий переливчатый гвалт – мы нарадоваться не могли. Там шумели, галдели, учили, кормили, воспитывали. В начале августа с его кроны срывались стаи и учили своих детей летать, делали круги над нашим переулком. Мы благодарно и радостно задирали головы – наши. Наши ставят на крыло малышей. Жизнь продолжается. Думаю, что прилетали к нам одни и те же много лет, потому что они нас совсем не боялись. Заглядывали в окна, садились на крыши домов, малышня, бывает, падала, но мы, наученные, как правило, не трогали их, но стерегли, чтобы наши кошки и собаки не трогали слеток. Часто мы с детьми наблюдали, как родители нарезали круги над упавшим малышом, кричали: «А ну давай, расправляй крылья, не бойся! Мы тут. Делай как мы!» И малый вспрыгивал сначала на нижние ветки, а потом взлетал. Неловко, боком, смешно растопыривал ножки: фрррр!

Мы всегда вывешивали кормушки зимой. Мы не гоняли птиц из наших садов, разрешали им есть наши вишни и виноград. Наверное, поэтому к нам хорошо относились и аисты. Они ведь чувствуют, где живут хорошие люди. И только там селятся или отдыхают. Недаром говорят, что аисты приносят счастье. Они, пролетая весной и осенью, всегда на несколько дней делали остановку на наших водонапорных башнях. Мы выходили их встречать всей улицей. Они приветственно кланялись и щелкали клювами, громко, как кастаньетами. Однажды они прилетели слишком рано, выпал снег, и мы их, таких растерянных, замерзших, кормили. У нас с птицами была хорошая дружба. Мы жили как два дружественных мира, как две соседние планеты, не мешая друг другу и проявляя друг к другу уважение и оказывая почести.

Его убили весной. Когда он уже пустил соки. И на ветках появились клейкие листочки. Когда мы приехали откуда-то, на его месте зияла только яма от выкорчеванных корней. Поселился тут какой-то. Купил здесь у нас дом. Принялся что-то достраивать. Поставил высоченный забор, из-за которого долго слышен был звук электропилы. Мы не могли понять, что он делает, потом забрались на свой чердак, посмотрели оттуда и поняли: он вырезал фруктовый сад. Потом взялся за дуб. Мы не могли подумать, что он убьет наш дуб. Во-первых, он рос не на его территории, и мы в свое время даже изменили направление дороги в наш переулок, чтобы наш дуб жил спокойно. А во-вторых, наш дуб – этим мы тоже очень гордились – был отмечен на всех топографических картах нашей страны. Вот как!

Когда все были или на работе, или в отъезде, а в квартале было почти пусто, они его убили. Говорят, там трудилась целая бригада. Дуб из последних сил цеплялся корнями за жизнь. А нас в это время не было. И наших соседей не было. Никто его не защитил. Его разрезали на части, вывезли куда-то и продали.

Да, мы выясняли зачем. Нам объяснили, что этим мешают корни. Мы выяснили, кто они такие. Семья переехала из дальнего глухого села. Заработала на перепродаже машин и переехала. Рисковое занятие это – продажа автомобилей, надо еще уметь – гонять подержанные машины из-за рубежа. Не всякий возьмется. А труд на земле, он ведь что – он ведь неблагодарный. Каждый день вставай, корми домашнюю скотину, лечи, утепляй сараи, а доить – руки же не казенные. И платят мало. И не всякий возьмется.