Алексей Тарновицкий - Убью кого хочу

Кроме того, у меня отдельная комната с хорошим кульманом и гостиная с большущим обеденным столом, на котором можно разложить все конспекты, учебники и чертежи, и никто даже не пикнет. Мама приходит только под вечер, но и тогда ходит вокруг на цыпочках и осмеливается побеспокоить наши сиятельные персоны лишь нижайшей просьбой откушать бульон с пирожками или хотя бы яблочко. А что наличествует у Катьки в ее запредельном Лигово, где некогда подстерегали врага героические партизаны Кузькины? У Катьки – трехкомнатная квартирка, где, помимо нее и предков, обитают малолетний хулиганистый брат Вадик, дед-в-обед-сто-лет и две бабушки-старушки с обеих родительских сторон. Там, по Катькиным же словам, не то что чертежи разложить – ногу поставить негде! Это два.

Но вот ведь, попала подруге вожжа под хвост. А уж если Катьке что под хвост попало, то вылетит – не поймаешь. Просто такой период у нее нервный выпал: поссорилась со своим Мишкой, братец Вадик вконец достал сестренку фирменной лиговской простотой, окончательно развалились любимые югославские сапоги, накопились неприятные хвосты по зачетам, и, вдобавок ко всему прочему, еще и нарисовалась угрожающая задержка с тем, что, по идее, должно работать, как часы, с отрадной ежемесячной регулярностью. По всему по этому я даже не стала спорить. Чего не сделаешь ради подруги…

Как видно, Катька не ожидала столь быстрого моего согласия и оттого даже предложила встретить меня на автобусной остановке. Мол, дома у нас одинаковые, особых примет нет, за исключением пивных ларьков, да и те растут только на углах, а идти-то надо внутрь, в глубь микрорайона, не заблудиться бы. Тут бы мне, дуре, и согласиться. К несчастью, моя убогая соображалка в тот момент глухо спала, опьяненная сознанием беспрецедентного благородства своей хозяйки.

– Не боись, Катерина! – уверенно отвечала я. – Как-нибудь доберусь. В крайнем случае, язык до Киева доведет.

– До Киева тебе не надо. Да и проще до него, до Киева. Ты адрес-то записала? – спросила Катька. – Там у меня во дворе холм. Особая примета. Запомнишь? Лучше запиши.

Ее уже явно мучили серьезные сомнения. Думаю, что если бы в ту минуту я слегка поднажала, то всё вернулось бы на круги своя, к темным водам Крюкова канала, большому обеденному столу и бульону с пирожками. Но я, повторяю, слишком тащилась тогда от ощущения собственной героической жертвенности.

– Я пока еще не сенильная, записывать. Так запомню. Выходить на следующей остановке после бульвара Неизвестного Солдата. Улица Партизана Кузькина, дом 7-а, квартира 31, на холме. Правильно?

– 7-б! – простонала Катька, закатывая глаза. – Не 7-а, а 7-б! Как говорит мой братец-ублюдок Вадик, в этом доме только «б» и живут. Шуточка такая – дурацкая, зато запоминающаяся. Только «б» и живут. Запомнишь?

– Аск! – беспечно заверила я на чистейшем аглицком языке. – Спрашиваешь!

Но день спустя, сойдя на углу улицы Партизана Кузькина и проспекта Отважных, я уже на все лады проклинала свою глупую беспечность. Проспект Отважных, так его растак… здесь, в краю партизан и неизвестных солдат, безусловно, могли выжить только самые отважные. У них-то наверняка все было рассчитано по минутам и по шагам: где следует залечь и затаиться, а где, наоборот, сделать короткую ударную перебежку к автобусу. Неудивительно, что в этих дальних краях, где, как в песне, кончаются рельсы метро, я выглядела совершеннейшей недотепой. Потратила уйму времени на то, чтобы найти нужную остановку. Опоздала ввинтиться в толпу, штурмующую заднюю дверь. Долго ждала следующего автобуса; они ходили так редко, как будто их всех пустил под откос партизан Кузькин. К моменту начала финального марш-броска от угла до двери Катькиной квартиры я уже провела в дороге без малого два с половиной часа и чувствовала себя совершенно измученной.

Угол Кузькина и Отважных был гол, безлюден и, наверно, хорошо простреливался в партизанские времена. Справа от меня уходило к горизонту серо-коричневое кочковатое пространство, поросшее редким невысоким кустарником и телеграфными столбами, вытянувшимися по стойке «смирно» вдоль железнодорожной насыпи. Зато сзади и спереди виднелись жилые микрорайоны. Издали, с остановки, они казались настоящими форпостами городской цивилизации. Вспомнив наставления Катьки, я покрепче прижала локтем тубус с чертежами и двинулась вслед за немногими сошедшими вместе со мной пассажирами.

Днем раньше над городом пролетел светлый весенний дождик – быстрый и приветливый, под стать ленинградскому маю. В центре города мостовые почти сразу подсохли, но здесь осенняя грязь решительно отказывалась сдаваться. От остановки к жилью вела широкая, вся в коричневых лужах, тропа, испещренная размазанными отпечатками обуви. Мне сразу припомнилось из летнего дачного детства: похожие следы оставляет коровье стадо на заливном лугу возле водопоя. Правда, мои попутчики, в отличие от деревенских коров, не ломились по лужам напрямик, а продвигались сложными зигзагами, норовя попасть ногой туда, где посуше. Судя по сдавленной ругани, которая слышалась тут и там, получалось далеко не у всех. Не вышло и у меня: до асфальта в проходе между крайними домами я добралась, перемазавшись едва ли не до колена.

Грязь была под стать партизанской глубинке: в этой липкой тяжелой глине с гарантией увяз бы любой иноземный захватчик. Убедившись в невозможности отчистить обувь в полевых условиях, я впервые подняла глаза от тропы и сразу осознала, что мое первое впечатление насчет форпоста цивилизации было не совсем верным. Микрорайон состоял из пятиэтажек постройки начала 60-х, именуемых в просторечии «хрущобами». Как объяснила мне Катька, двадцать лет назад предполагалось, что они представляют собой временное решение и должны простоять всего лишь до наступления коммунизма, то есть совсем недолго. Неудивительно, что отсрочка всеобщего благоденствия стала для Катькиного микрорайона полной неожиданностью. Видимо, это настолько опечалило многие дома, что их стены пошли крупными трещинами. Трещины латали битумом, отчего некогда беленькие пятиэтажки приобрели вычурную полосатость и напоминали сбившееся в кучу стадо зебр.

И вот теперь я, зажав под мышкой тубус с курсовой работой, бессильно влачилась меж этих зебр, как загнанная, перемазанная по самое брюхо антилопа. Влачилась, безуспешно пытаясь припомнить номер Катькиного дома. В самом деле: 7-а или 7-б?

– Ну что было не записать? – горько пеняла я-умная себе-дуре. – Ты ведь полная дура, тебе всё надо записывать!

– Вот и записала бы, если ты такая умная, – огрызалась я-дура.

– Но ты хоть что-нибудь помнишь? Хоть что-нибудь?

– По-моему, 7-б, – отвечала я-дура.