Алексей Тарновицкий - Убью кого хочу

Лоська победно смотрел на меня. По-видимому, он был чрезвычайно горд своими расчетами. Я улыбнулась, чтобы не огорчать парня. Счастливое – так счастливое, спорить не стану. По мне так все числа одинаковы. Дом 7-а, дом 7-б… Имена – другое дело, а вот числа… Лоська продолжал тараторить у меня над ухом, и, честно говоря, это уже утомляло. Все-таки он стал ужасно болтлив. Неужели и я когда-то была такой же? Я на время отключилась, снова сосредоточившись на заоконных ногах, и очнулась только тогда, когда Лоська тронул меня за плечо.

– Саня! Ты меня слушаешь?

– Конечно, – соврала я.

– Значит, девятого, во вторник.

– Погоди, ты же говорил – десятого в пятницу…

Он возмущенно всплеснул руками:

– Ты вообще что-нибудь соображаешь, а? Десятого декабря свадьба. Свадьба, рюхаешь? А девятого ноября… – но-я-бря! – мы идем подавать заявление. Сразу после праздников, пока народ еще не протрезвел. Очереди не будет. И по срокам получается тютелька в тютельку. Потому что нужно подать заранее, за месяц до бракосочетания. Ну? Поняла или еще раз повторить, по буквам?

– Не надо по буквам, – попросила я. – Пойдем отсюда.

Хмель прошел, оставив после себя головную боль, и мне хотелось на воздух. Мы вышли и медленно побрели по сырым осенним улицам мимо сырых облупленных стен. Рядом с Сенной, как же, как же… Лоська тараторил, не переставая. Слушать его не было ни сил, ни желания, но, похоже, мое очевидное невнимание никак ему не мешало. По Майорова мы спустились к Садовой и остановились на переходе. Красный.

Вон там, на другом конце пешеходной зебры лежал, булькая раздавленной грудной клеткой, старший оперуполномоченный капитан Знаменский Павел Петрович. И тут зебра – только подумать! В самом деле: три других своих трупа я оставила в похожем на зебру доме 7-а… – или 7-б?.. – по улице не помню кого. Такое впечатление, что эти травоядные преследуют меня повсюду: зебры, лоси, козлы… Что вам от меня надо, парнокопытные? Смерти? Но разве я подряжалась на роль санитара ваших саванн, лугов и лесов?

Я что-то спросила его тогда… что-то насчет «пока». Ах, да: понял ли он, что такое «пока». И он долго собирал глаза в кучу, чтобы сфокусировать их на моем лице. Чтобы согласно моргнуть, перед тем как угаснуть навсегда. Что же он такого понял, капитан Знаменский? Наверно, что-то очень важное, а иначе не стоило бы тратить на это последние мгновения жизни. Я-то имела в виду достаточно простую вещь: Знаменский ведь сказал, что отпускает меня «пока», условно, и вот теперь он умирает, а я свободна без всяких «пока». Но умирающий явно понял мой последний вопрос как-то иначе. Что значил его ответ? С чем он беззвучно соглашался предсмертным движением век? Что всю жизнь бесплодно гонялся за недостижимым «пока»? Что это только кажется, будто «пока» находится в шаге от тебя, а на самом деле не наступает никогда? Что не надо заниматься чепухой, а просто дышать, «пока» дышится, «пока» не пришел за тобой ангел смерти в виде некрасивой девушки с черными кудряшками? Что она, эта девушка, будет теперь помнить его, «пока» не умрет?

Ангел смерти – тут я, конечно, хватила. Кстати говоря, вполне возможно, что мой таинственный дар отнюдь не так уникален, как кажется на первый взгляд. Логично предположить, что таких, как я, много. В самом деле, кто поручится, что все эти якобы случайные смерти на самом деле не являются результатом чьей-то воли, чьего-то приказа? Что сосулька упала с карниза, машина врезалась в столб, пьяница рухнул с моста, а старуху хватил удар не просто так, а вследствие чьего-то приказа, чьего-то едва слышного выкрика: «Умри! Сдохни! Сгинь!» Наверно, так всё и обстоит: мы тихо разгуливаем среди людей, как незаметные, сливающиеся с фоном хищники меж пасущихся зебр, разгуливаем, время от времени прореживая стадо, пока сами не попадаем в число прореженных. Пока? Я сказала «пока»? Возможно, его-то и имел в виду умирающий опер – это мое персональное «пока»… Возможно, что…

– Саня! Саня!

– Что? – очнулась я.

– Зеленый, переходим!

Лоська подхватил меня под руку, и мы трусцой форсировали проспект Майорова, по дороге наступив на отпечаток тела капитана Знаменского. Там я остановилась. Хорошенького понемножку.

– Все, Лоська. Спасибо, что проводил. Мне тут уже недалеко, а тебе на трамвай. Да вон он, по-моему, и подходит…

– Может, все-таки, к тебе? – неуверенно спросил он.

– Нет, милый, я очень устала.

– Тогда как же мы…

– Я позвоню, – пообещала я. – Завтра. Или послезавтра. В общем, скоро. Договорились?

В Лоськином взгляде разочарование сменилось смущением.

– Саня, давай лучше я…

– Что ты?

– Ну… – он отвел глаза. – Давай лучше звонить буду я. У нас ведь знаешь, какой телефон. Параллельный. Причем тот, который у меня в комнате…

– …сломался, – закончила за него я. – Лихо. Что мне нравится в твоей маме, так это жесткая предсказуемость ее действий. И больше, пожалуй, ничего. Ты уж не обижайся.

– Ничего, ничего, – заторопился Лоська. – Главное, что пока все идет по плану.

– Пока… – кивнула я.

– Ну да, пока. Пока нужно усыпить ее бдительность. Пусть думает, что я… что мы… – он замялся. – Но это всё неважно. Важно, что девятого ноября мы подаем заявление и ставим ее перед фактом. А потом уже будет намного легче. Конечно, придется пережить первую волну. Но волна пройдет, а факт останется. Моя мама все-таки человек практичный. Она смирится, вот увидишь.

– Понятно, – снова кивнула я. – Пока не звонить.

Он схватил меня за обе руки:

– Ну да, лучше не надо. Ради усыпления. Я сам тебе буду названивать, хорошо? С улицы, из автомата.

– Больно, – сказала я.

– Что?

– Больно! Отпусти руки, а то синяки останутся. Что ты вцепился в меня, как козел в брюкву?

– Извини… – виновато проговорил он, ослабляя хватку.

– Ничего. Ну, давай, звони.

На прощание я потрепала его по лицу. Хотя, нет – это у Бимули лицо, а у травоядных парнокопытных – морда.

Я шла по Садовой, и мне хотелось реветь. Именно так – не плакать, а реветь, выть, рычать от рыданий. Бывают же такие поганые дни… Я шла и думала, как это все-таки хорошо, что дома меня ждет Бима, опытная сучка и дорогая подруга. Вот уж кто не предаст ни за какую сосиску. Ну, разве что, за две.

«Почтовый ящик» № 758 находился в Мариинском проезде, недалеко от Таврического сада. Полуподвальное помещение, несколько стоптанных ступенек вниз, причем, не из подъезда, а прямо с улицы… – всё это поразительно напоминало ту рюмочную, куда мы с Лоськой зашли сразу после получения мною направления на преддипломную практику. Как видно, неспроста меня потянуло тогда именно под землю.

В молодые годы этого красивого особняка здесь, наверно, помещалась дворницкая и склады, предназначенные для хранения дров и инвентаря. Затем прежние хозяева переехали если не в Париж, то на небеса, а дворник с семьей – наверх, в господские покои. Как говорит моя мама, «кто был никем, тот стал всем, но о-о-очень ненадолго»: вскоре пришла пора уплотнений, и опустевший было полуподвал вновь принял жильцов в свои заплесневелые стены. Раньше тут явно была коммунальная квартира коридорного типа; ее серолицые обитатели непременно кашляли и чихали если не ежедневно, то большую часть времени, ибо трудно представить иное положение дел там, где болотная сырость и гнилые грунтовые воды без труда одолевают любое отопление.