Мария Метлицкая - Женщины, кот и собака

– Что, Лада? – спрашивала та. – Ну что ты? Беги!

Собака успокаивалась, коротко и одобрительно тявкала и снова бежала вперед. Ей надо было знать, что с хозяйкой все в порядке и что на ее самовольство она не сердится.

Иногда собака возвращалась, снова подбегала к хозяйке, тыкалась ей в ладонь мокрым и холодным носом, заглядывала в глаза и снова ждала команды.

Евгения – так звали хозяйку – смеялась, трепала ее по голове, чесала за огромными ушами и весело повторяла:

– Ну, Ладка! Беги!

И собака радостно бросалась вперед.

На обратном пути она шла рядом с хозяйкой. Набегалась. Дышала часто и тяжело, вывалив розовый влажный язык. Хозяйка тоже шла медленней – обратный путь всегда, как известно, длиннее.

Выйдя из леса, собака засеменила быстрее. Впереди замаячили неровные и разноцветные заборы, среди которых она быстро опознала свой.

Она подбежала к калитке, оглянулась на хозяйку и ткнула в калитку носом. Калитка со скрипом отворилась, и собака, радостно виляя хвостом, забежала во двор.

Подошла Евгения, закинула крючок на калитку и увидела собаку, жадно лакающую воду из миски.

Миска стояла у крыльца – огромная старая миска, похожая скорее на таз. В миске плавал желтый осиновый лист.

– Пей, Ладка! – кивнула хозяйка. – Пей, моя девочка! И отдыхай!

Собака напилась и громко плюхнулась на коврик, лежавший около крыльца.

Немного поворчав и устраиваясь поудобней, она наконец приспособилась, положила морду на передние лапы и замерла.

Евгения прошла на кухню, поставила чайник, с тоской посмотрела на немытые кастрюлю и сковородку и со вздохом присела на табуретку.

Табуретка и обеденный стол стояли у окна. В окно был виден весь участок: яблони у забора, кусты смородины и крыжовника, давно опустошенные и от того печальные. Клен у калитки – стройный, с еще пышной кроной, сверкающий своими разноцветными листьями – желтыми, охряными и красными. Клен горел, переливаясь на прохладном осеннем солнце.

Вдоль дорожки, выложенной кирпичной крошкой, давно потерявшей свой яркий цвет, нестройно стояли хилые астры.

Участок был довольно заросшим, лохматым и, наверное, все же уютным.

Так, по крайней мере, казалось хозяйке.

Она еще полюбовалась на умирающую сентябрьскую, краткосрочную красоту, снова вздохнула – сентябрь закончится через неделю, и всё…

Нет, октябрь вполне может быть еще сносным! Так часто бывает! А вот ноябрь…

От этого брата нельзя ждать хорошего. Ноябрь – это всегда первый снег, первые заморозки, лихие, холодные дожди и голые, черные ветки деревьев.

Она ко всему относилась сдержанно – к морозу, к жаре, к дождям и метелям. Не любила только ноябрь: месяц этот был самым темным, самым грустным и самым тоскливым.

– Ничего, переживем! – вслух сказала она. – И не такое, как говорится!..

Но вдруг накатила такая беспросветная тоска, что она схватилась за горло руками, сдерживая вой, готовый вырваться из горла.

Больше всего ей хотелось уйти в свою комнату, рухнуть на кровать, укрыться с головой одеялом и… Завопить! Так, чтобы от души, от всего сердца. И еще, чтобы никто, не дай бог, не услышал.

Сначала выкричаться, выплеснуть, исторгнуть из себя всю эту муть. Густую, темную, как осенняя вода.

А потом заснуть до позднего вечера. А лучше – до утра. А еще лучше, чтобы…

«Господи, что за мысли?! – испугалась она. – Возьми себя в руки! Сейчас же! У тебя ведь… хозяйство! Дом, сад и собака!»

Сквозь слезы она улыбнулась. Хозяйство… Смешно! А Ладка – это да! Без нее собака точно пропадет.

«Что держит нас на свете тогда, когда, по сути, уже ничего не держит?» – подумала она.

Нас держит ответственность, вот! За того, кого мы приручили.

И она начала торопливо, словно перебивая себя, мыть сковородку.

Потом взялась за кастрюлю. Следом поставила варить гречневый продел для собачьей каши. Задумалась и решила сделать обед и себе. В холодильнике – старом, еще пузатом и отчаянно дребезжащем «Саратове» (дай бог, кстати, ему долголетия!) – она обнаружила вполне упитанный кабачок, два помидора и морковку.

«Будет рагу! – обрадовалась Евгения. – Чудесное дело – овощное рагу! Замечательная еда для пенсионерки! Дешево, вкусно, полезно. Можно и с хлебом, и с макаронами, и с картошечкой пойдет!»

Она начала строгать овощи, тереть морковь и резать луковицу.

По кухне пополз вкусный аромат еды.

Так, а теперь в магазин, решила она.

За свежим хлебом, ряженкой для собаки. Можно прихватить мороженого на вечер. Ладка, кстати, обожает мороженое!

Ну, и к чаю чего-нибудь… Например, овсяного печенья. Там оно замечательное – местное, свежее, загорелое. И пахнет орехами.

Она выключила плиту, накинула куртку и влезла в старые резиновые сапоги с отрезанными голенищами. Мимоходом глянула в зеркало и качнула головой: «Ужас!.. Вот кто б меня видел! Бомжиха, да и только!»

Еще раз качнув головой, она вышла на крыльцо и окликнула собаку:

– Ладуся, пойдем? Или ты будешь спать?

Собака нехотя подняла на нее голову и посмотрела жалобно, словно извиняясь. Взгляд ее говорил: «Иди сама, а? Ну иди без меня! Я так устала, и мне так хорошо!»

Хозяйка засмеялась:

– Спи! Дрыхни, лентяйка! Я, девочка, быстро! Не нервничай и отдыхай! Охраняй, Лада! – уже серьезным тоном добавила она, пригрозив собаке пальцем.

Собака громко вздохнула и отвела глаза. Ей было неловко от того, что она не поддержала компанию. И было смешно от приказа хозяйки: «Охраняй!» От кого, интересно? Кто может на это позариться?

Магазинчик располагался на соседней улице. Женщина шла быстро, поглядывая по сторонам. Кое-какие домишки были уже заколочены – «законсервированы на зиму». Так это здесь называлось.

Другие дома, побогаче (впрочем, таких было немного), защищали металлические ставни. На некоторых заборах даже висела колючка. Правда, сделано это было скорее для собственного успокоения. Воров ничем не остановить – грабили дачный поселок часто, каждую зиму.

Улицы были пустынны. Дачники с детьми съехали еще в конце августа. В поселке оставались пенсионеры – в основном одиночки. Караулили свои бедные посадки, собирали последние поздние яблоки и ждали настоящих холодов. Только тогда уезжали в Москву.

День был теплый, солнечный, яркий. Она любовалась огненно-красной рябиной, золотыми шарами, охапками вываливающимися из-за заборов и свисающих на улицу.

Пахло несобранными и уже слегка подгнившими яблоками, изобильно и щедро наполнившими в этом году все подмосковные сады. «Яблочный год», – говорили все.

Под елкой торчали две сыроежки с бледно-желтыми шляпками.

Она вошла в магазин. Орал телевизор. Продавщица Раиса сидела на стуле и смотрела какой-то шумный сериал.