Маша Трауб - Вторая жизнь

– Зачем ресторан? Какой ресторан? – всколыхнулась Валентина Даниловна, успевая плюхнуть на огромную тарелку яичницу с колбасой, бутерброд с маслом и поставить чашку с какао.

– Какао? – удивилась Лиза.

– Ой, Ромка так в детстве любил! Всю кастрюлю зараз мог выхлебать!

Рома уселся по-хозяйски, вилкой располовинил яичницу и положил на тарелку для Лизы. Взял чашку и ловко отлил половину из своей. Валентина Даниловна ревниво следила за каждым движением сына.

– Я и сама могу сготовить. Надо только сейчас в магазин сбегать. А чё готовить-то? Салатиков нарезать или чё испечь? Ромка, ты как хочешь? – Лиза понимала, что Валентина Даниловна сменила гнев на милость исключительно ради сына. А может, испугалась – вдруг бы сын за женой поехал, а не остался с матерью? Да наверняка так бы и было.

– Ничего не надо готовить. Пойдем в ресторан, – настаивал Рома.

– Не, в наш я не пойду, – отмахнулась свекровь, – не хватало еще деньги отдавать за ту бурду, которую они готовят.

– Тогда поедем в другой.

– Не, я не поеду. Да и куда тут идти? В Рязань, что ли, ехать? Да пока доедешь, жрать не захочешь. А ты что, всухую будешь сидеть?

– Тогда пойдем в кафе, которое напротив автовокзала. Там пельмени отличные были! – нашелся Рома.

Валентина Даниловна тщательно наряжалась. Лиза сидела, уставившись в книжку. Это были стихи Пушкина из собрания сочинений, красиво стоявшего в книжном шкафу. Рома ушел договариваться про обед.

Кафе, как он сообщил, вернувшись, было закрыто на спецобслуживание – там гуляли свадьбу. Но Степанна выделила им столик.

Лиза не помнила ни свадьбу, ни того, что ела. Она запомнила официантку в гипюровой кофточке, которую звали Клара. Молодая, до тридцати, толстая, в плотных шерстяных колготках в ромбик и в трикотажном обтягивающем платье. Платье было коротко, и Клара его все время одергивала. Она должна была быть Анжелой, Снежаной, на худой конец, Светкой или Людкой, но никак не Кларой. Повариха Степанна в фартуке из коричневой клеенки, похожей на ту, которую в советские годы клали в детские кроватки и на больничные койки, руководила Кларой.

– Кларка, ставь тарелки на пустые, где гостей нет! И перекладывай, перекладывай! Хлеб на мясную тарелку ложь! Закрутку к водке поставь. Шевелись! Кто же тебя так назвал? Мать или отец? Немец, что ли, отец-то был? Немчура? Имя-то какое, ненашенское. Тьфу, пока выговоришь, язык сломаешь. Водку еще выноси, а вино убирай – вишь, никто не пьет.

Клара шевелилась. Ей было глубоко наплевать на то, что гости рассаживаются, произносят тосты, разговаривают.

Лиза с Ромой и Валентиной Даниловной сидели за отдельным столом, а Кларе отчаянно не хватало места.

– Если что, спрайт у вас под столом, – объявила она, засунув бутылку Лизе под ноги.

Клара выставляла на их стол бутерброды, которые не пользовались спросом, лишние бокалы и перекладывала тоже на их столе – помидоры с огурцами ссыпала в одну тарелку, маринованные в другую и возвращала гостям. При своих габаритах она ловко лавировала между стульями, сдвигала бутылки, втыкала ложки в салаты, нависая над головами гостей. Заминку вызвали разве что увядшие и засохшие листы салата, выложенные для украшения нарезок из салями и ветчины. Нарезку съели, а салатные листья оставили. Клара вывалила их поверх тарелки с винегретом.

Валентина Даниловна прослезилась – ей было завидно.

– Да, мне за́видно, – объявила она Роме и Лизе. – Люди сидят, гуляют, а мы сбоку припека. По-людски должно быть, по-людски.

Выпив водки – Валентина Даниловна пила исключительно водку, – она пошла знакомиться, поздравляться, спела частушку и пересела за главный стол на правах гостьи. Сцепилась языками с женщинами, опять прослезилась, кинулась целоваться к невесте, выпила с тещей, спела еще одну частушку, матерную, потом еще одну. Изрядно пьяные гости начали за деньги заказывать песни. Валентина Даниловна спела про «любовь, похожую на сон» и «важней всего погода в доме». Потом выпила еще – с тещей, тестем, со свекровью, свекром, Степанной. И все, ее понесло. Валентина Даниловна стала рассказывать о себе, о Ромке и Лизе.

Они собирались погостить неделю, но Лиза, переночевав еще одну ночь на раскладушке под тонким одеялом, рано утром собрала сумку. За прошлый вечер она все про себя узнала – что худая, больная, заносчивая, готовить не умеет, никто на ее кости не позарился, так она Роме в ноги должна кланяться – такой мужик в ее сторону посмотрел. Конечно, его потянуло на столичную штучку, таких баб он никогда не видел, а потом сы́ночка вернется и здесь женится. Тут-то все девки нормальные, видные. Всем же известно, что жену надо из своей деревни брать. Чтобы характерами совпадали. И еще надо посмотреть – сможет ли родить. Корову по рогам смотрят, а девку – по родам. Эта же кого выносит? Да и не будет она рожать. Такие штучки-дрючки не рожают, для себя живут. Так и хорошо, Рома ее скорее бросит. Ему же семья нормальная нужна, чтобы жена и выносить могла, и родить нормально, и кастрюлями громыхала, и чтобы подавала, уносила. А с этой одни проблемы – да если и забеременеет, сама точно не родит, резать будут. А всем известно, что дети, которых через разрез достают, неполноценные. Да и эта, не пойми что у нее на уме. Глаза злые. Это она по первости сдерживается, а дальше лицо свое покажет. Все нутро наружу полезет. Ну ничего. Дай бог, Рома у нее еще полквартиры отсудит. А что? Кто скажет, что не будет прав? То есть он ее обхаживает, в постель с ней ложится, а потом – пошел вон? Э, милочка, за все надо платить. А уж за такого мужика под боком тем более. И полквартиры – это еще, считай, даром. Да пусть парень перебесится, там видно будет, разберется. Только бы детей пока не заводили. Тогда развернулся и вышел, никаких обязательств. Если дети, тогда алименты надо платить. Зарплата у него хорошая, а так отдавай, будь здоров и не кашляй. А от кого она ребенка нагуляет, это тоже еще вопрос. На лбу написано, что до Ромы у нее много мужиков было. Так что, остановится? Конечно, нет. Поставила печать в паспорт для репутации, для порядку, чтобы пальцем не тыкали, и по новой пойдет. А что, Рома будет с рогами ходить? Нет, он не такой. Разведется, конечно. И хорошо – считай, прописка московская, полквартирки отсудит, у такой – сам бог велел отсудить, и дальше заживет. Хорошо заживет. Домой вернется, жену найдет и пусть опять в свою Москву уезжает, деньги зарабатывает. А уж она с невесткой тут управится. Крепче брак будет – если долго не видишь мужа, а тот с деньгами приезжает, так такая любовь будет, что туши свет. На что она, Валентина Даниловна? Она объяснит невестке, как себя вести нужно. Этой-то без толку объяснять – не поймет. А своя послушается, свекровь матерью называть станет. Да и дети здесь, под приглядом, – на здоровом питании.