Татьяна Тронина - Вишни для Марии

Она выглядела очень трогательно, по-домашнему, в этом халатике; воротник ночной рубашки сбился на сторону, волосы разлохматились, буйно рассыпались по плечам. Ни грамма косметики – лицо такое чистое, ясное, словно отмытое дождевой водой. Но вместе с тем Мария была красива – той грозной, опасной красотой, которую ничем не испортить, которую невозможно спрятать. Которая сразу ранит, прямо в сердце, и навсегда.

Федору в ней нравилось всё. Ни единого недостатка он в ней не замечал, а то, что со стороны могло считаться небольшим огрехом во внешности – все равно тоже являлось ее достоинством. Он принимал Марию целиком и полностью, от волос до кончиков пальцев.

– Я не знаю, что делать, – сказал он. – Если высшим силам угодно наказать меня, то пожалуйста. Я готов. Пусть наказывают.

– Ты ужасный человек… – прошептала она. – Ты просто… соблазнитель, вот ты кто!

– Это потому, что ты слишком соблазнительна… – он поцеловал ее. Мария не сопротивлялась совсем – она покорно подставляла ему свое лицо, свои губы. Он целовал ее, она отвечала. Он осторожно вел ее к кровати – она позволяла себя вести.

Она не играла, она ничего не изображала, она была как сама природа. И, если можно так сказать – они понимали, они чувствовали друг друга в этом любовном танце. Ни неловких моментов, ни неуклюжих поворотов, ни смущенного топтания на одном месте, ни отдавленных ног.

Федор стянул с нее халат, затем – ночную рубашку – словно конфету развернул. Или нет, не конфету – драгоценный подарок. «Она же чудо. Пусть все это, вся красота будет только моей. Никому не отдам!» Он не торопился, сознательно медлил, словно пытаясь растянуть наслаждение. И не потому, что не хотел отсрочить финал, а чтобы прочувствовать каждый момент этого действа.

Но это был не монолог, а именно диалог – поскольку Мария отзывалась на каждое прикосновение Федора, она слушала и отвечала, и тоже как будто медлила.

Кожа к коже, губы к губам. «Сплетенье рук, сплетенье ног…» – вспомнил вдруг.

Когда он стал с ней единым целым, то уже и вовсе перестал понимать – где он и где она. «Новая сущность, новое пространство, новая реальность… Зачем что-то изобретать, открывать, ставить бесконечные опыты, когда вот оно, самое гениальное лекарство, волшебный эликсир!»

Последняя же, финальная, сцена показалась Федору настолько ошеломительной, яркой, долгой, что он даже как будто забыл о себе – кто он и что он, и о своей прошлой жизни забыл. Что-то вроде полного апгрейда, что ли, с ним произошло? Потому что пришел в себя он уже другим человеком.

…Задыхающиеся, с бьющимися сердцами, обессиленные, они потом лежали некоторое время молча. Потом Федор приподнялся на локте, посмотрел на Марию, на то, как она изумленно, не моргая, глядит в потолок, и засмеялся. И принялся целовать ее, изнемогая от нежности.

– Ты смешная…

– Я?!

– Я с самого начала знал, что все это будет, и будет именно так, – сказал он.

– Это когда ты ведро с вишней у меня из рук вырвал?

– Да. Ты и тогда смешно злилась.

– Ты просто садист, Федя!

– Как будто ты меня не мучила… – Он обнял ее, прижал к себе, стараясь, чтобы их тела опять соприкасались как можно теснее. И произнес вслух то, о чем думал только что: – Ты моя. Ты только моя… таблетка счастья. Никому не отдам. И вообще…

Таша всю ночь просидела за ноутбуком, в наушниках. Во-первых, наушники отсекали все внешние звуки, которые мешали ей сосредоточиться, во-вторых, музыка задавала необходимый темп.

И Таша печатала и печатала под стремительный и мощный «Полет валькирий», не давая себе расслабиться. Музыка подхлестывала ее, не давала остановиться и служила своего рода допингом – печатай, рабыня!

Таша не солгала Федору, когда призналась, что ненавидит свою работу. В самом деле, как можно любить этих картонных героев, примитивных и предсказуемых? Что полицейские, что преступники, что хорошие, что плохие… Персонажи жили отдельной, картонной жизнью, непонятной и неприятной Таше.

Она бы и рада была их изменить, сделать чуть интереснее, но редактор и продюсер не позволят, испугаются новшеств. А вдруг как зритель откажется смотреть этот сериал? Потеря рейтингов, провал… Нет, лучше уж идти проверенным путем.

Все как всегда – завязка с загадкой (кто преступник), стандартные перипетии, затем кульминация и развязка… Герои-полицейские распутали уголовное дело, а их начальник, смешной и важный полковник, неуклюже подшучивает над подчиненными и обещает им головы оторвать, если опять начнут самовольничать.

К утру, к тому моменту, когда только-только начало светать, Таша наконец закончила свой сценарий. Перечитала текст и с облегчением выдохнула. Вроде бы все правильно сделала – соблюла в точности схему. Ту самую схему, которую требовал от нее редактор каждый раз, ожидая очередную серию.

Говорят, раньше, несколько лет назад, когда этот популярный сериал только начинали снимать, первые выпуски сочинял один известный писатель. Именно благодаря ему сериал и прославился. Много оригинального, не по схеме, атмосфера в фильме присутствовала, и актеры, еще молодые и горячие, с азартом играли…

Но это раньше. Повторить подобное невозможно. Да и никто не даст ей, Таше, умничать и оригинальничать.

И какое счастье, что со всей этой ерундой покончено теперь – вот она, последняя точка, поставлена, следующие выпуски про ментов станет «ваять» какой-то другой сценарист. А она, Таша, уже в другой стране (ведь в ближайшее время все документы для получения визы будут оформлены) начнет сочинять только то, что захочет. Например, пьесы. Эти пьесы, кстати, можно потом поставить на сцене местного театра. Там ведь при университете в Массачусетсе есть студенческий театр, Федор говорил. Перевести их на английский, делов-то… И никто там ей не скажет, что в ее пьесах много космополитизма.

Потому что свобода – вот что главное для художника.

Таша отправила законченный сценарий по электронной почте своему редактору. Хотела лечь спать, но, повинуясь мыслительной инерции, вспомнила свою бывшую подругу по Литературному институту, как они спорили о том, что есть на самом деле свобода для художника. Таша была уверена, что свобода – это возможность творить, что хочешь, на любую тему, а подруга утверждала обратное. Будто нет никакой творческой свободы, а есть один лишь критерий творчества – Дар. Талант. И только он, талант, имеет значение, поскольку с помощью таланта художник создает красоту, а Красота и есть Правда. Ну бред, короче, говорила та подруга… Хотя забавно. Можно на эту тему поболтать с Федором? Хотя он мало что понимает в искусстве… Но зато не будет потом обижаться и предъявлять претензии невесте, что она с ним мало общается!