Александр Снегирёв - Бил и целовал (сборник)

Я стал идти и скоро оказался на детской площадке с качелями. Резиновое сиденье согнулось под моим весом, цепи натянулись. Откинул спину, согнул ноги – разогнул. Согнул – разогнул. Когда летишь вверх, посыпанная опилками земля подкатывает к горлу. Летишь вниз – небо опрокидывает грудь.

Солнце барахталось в пышных утренних облаках. Ветерок нежно ерошил волну. Я соскочил с качелей и пошел вдоль прибоя, иногда вздрагивая – синие пузыри выброшенных на берег медуз громко лопались под жаркими лучами. Мужчина с ребенком на руках смотрел вдаль. Я тоже стал смотреть. Там, за водой, за кораблями, дом. Там сын. Там страна, которой нет в списке и вместе с которой мне еще предстоит возникнуть. Пора возвращаться туда, ведь столько еще надо успеть. Изготовление зажигательных бомб, штурм правительственных учреждений, организация повстанческих отрядов, казни мирного населения, насилие, шантаж, незаконный оборот, костры из книг на площадях.

Я продолжил идти, обогнув мужчину с ребенком сзади, чтобы не заслонять им океан.

Выполняя свои прямые обязанности, она везла лауреата на вокзал. Накануне он выступил с докладом, а сегодня торопился дальше – премию ему вручили всего три месяца назад, и спрос на него был еще высок.

Она выбрала красивую дорогу, через центр, решив, по обыкновению жительницы маленького городка, что провинциальная парадность забитых грязными автомобилями улиц для гостя интереснее запущенных объездных переулков. Она даже устроила небольшую экскурсию: здесь она в хорошую погоду совершает пробежку, в этом здании расположен ее университет, вон рынок, на котором она покупает творог у знакомой старушки. Старушка такая славная, и творог чудесный. От проверенной коровы. А на этой улице живет ее бабушка, бывшая переводчица секретного оборонного предприятия.

Остановившись на очередном светофоре, она разжала пластмассовую заколку, и пряди цвета канифоли завалили ее плечи. Встряхнув головой, она продолжила было рассказ о примечательных местах, но тут лауреат с удивлением увидел свои собственные пальцы. Растопыренные, они погрузились в канифольные пряди, пробрались к затылку и крепко сжали. Лауреат, не ожидавший от своей руки такого, не стал, однако, противиться.

Пальцы перебирали и стискивали. Она закрыла глаза, сказала «ааа», как на приеме у терапевта, и почему-то крепко сжала руль. Сзади погудели.

Накануне вечером, после его доклада, она помогла ему избавиться от назойливых членов местных творческих союзов, от приодевшихся застенчивых девушек, от страждущих шизиков, которые непременно являются на выступления столичных гостей, кем бы те ни были, пусть и абсолютными шарлатанами. Она увлекла лауреата за собой, доставила его в гостиницу и собралась уже прощаться, когда он предложил выпить в баре.

Ей стало неловко – настолько предложение обрадовало. Не обрадовало, а скорее удовлетворило, как удовлетворяла его обходительность и простота. Приглашение выпить она сочла за хороший тон, за подтверждение своей женской конвертируемости. А еще она просто любила это дело: сесть вот так в баре и потягивать или, наоборот, опрокинуть залпом. Согласилась и поэтому тоже.

Едва они устроились за столиком, как она полезла в телефон за скидочным кодом, но опомнилась: такая запасливость – удел старых дев. Переплачивать не хотелось, хоть он наверняка не позволит ей дотронуться до кошелька. Стараясь отвлечься от назойливой мысли об экономии, она принялась его усердно расспрашивать и не заметила, как, поддавшись не столько обаянию собеседника, сколько его общей какой-то уютности, располагающей к доверительной беседе, позабыла про упущенные два напитка по цене одного. Ответы между тем он давал весьма общие, в подробности не пускался, подменяя конкретику философскими рассуждениями и шутками, и все больше задавал вопросы ей самой. Польщенная, она отвечала охотно и развернуто. Рассказала про то, как второклассницей ездила с родителями в Коктебель, как отец катал ее на катамаране, а по возвращении домой мама сказала, что папа от них уходит, что у него давно другая женщина. Рассказала про своего мужа, за которого вышла после того, как отказали в британской визе. Сотрудники королевского консульства не доверяют одиноким. Муж был ее начальником, но никаких поблажек ей не делал, лишь как-то раз хотел отпуск дополнительный выписать, так она его за это строго отчитала. А вообще он добрый, ласковый, милый, тихо попивает, жалко его… Она рассказывала и рассказывала, сама себе удивлялась: уже не помнила, когда с ней последний раз такое было. И было ли. Она бы до самого утра могла так рассказывать, если бы не очередной его вопрос, на который она, помедлив, ответила односложно: нет.

Он усмехнулся с каким-то пониманием и как будто с нежностью. И, страшно сказать, с облегчением, что ее оскорбило. Разговор продолжился, хотя оба знали, что лишь соблюдают приличия, сглаживают скорое неминуемое расставание.

Вскоре он и в самом деле оплатил счет, предварительно спросив ее дозволения, не желая оскорбить ее женскую независимость. Она снова вспомнила о промокоде и снова сдержалась. Расплатившись, он собрался было вызвать ей такси, но она сказала, что сама. Тогда он попрощался и, сославшись на утренний поезд, отправился к себе наверх.

Она же почему-то осталась. Осталась за столиком, попадая в поле зрения нескольких гостей фестиваля, проживающих в этой же гостинице и коротающих вечер за бутылкой и сплетнями. Она заказала новый бокал, но, не успев коснуться его губами, уже знала, как поступить. Сделав глоток и снова не воспользовавшись дискаунтом, она выложила пару купюр и прошла через холл к лифтам. Помешкав, вернулась к столику и выпила все до дна.

Почему она отказалась подняться к нему? Разве она не хочет? Хочет, очень хочет. Боится прослыть доступной? Не боится. Но кое-что и в самом деле пугает. Страшно привязаться. Особенно после этого разговора. Редко с кем удается поговорить. Вот привяжется она к нему, и что дальше? Страшно. Она и замуж вышла из страха, и развелась тоже из страха. Бывший ее, тот самый, о котором она только что рассказала, добрый, ласковый, из знатной местной семьи, тихо бухающий начальник, был сильно ее старше. Она, когда представила себя и его вместе через десять лет, увидела их детей, которых будет воспитывать дребезжащий старик с мокрым ртом и носом в прожилках, увидела и так испугалась, что больше уже не могла с ним жить.

За те несколько секунд, пока лифт, колыхнувшись, возносил ее на этаж, она успела подумать о тысяче вещей. Подходящее ли на ней белье? Подходящее. Ни на что не рассчитывая, она утром надела новенький комплект, а накануне побывала в солярии, где выстояла ровно шесть минут – в самый раз, чтобы не покраснеть, а сделаться золотистой, как ретривер. Чего уж таить – не рассчитывала, но была во всеоружии. А что, если лифт застрянет? Придется вызывать мастера, начнется шум и суматоха, ее с позором извлекут. Чего доброго, спросят – что она тут делает? В каком номере проживает? Ни в каком? А зачем тогда полезла в лифт?