Дмитрий Липскеров - О нем и о бабочках

Хорошо, что у Извековой тоже старый проводной телефон с дисковым набором.

Зашел в Сбербанк, заполнил документ на миллион и протянул девице с заспанными глазами.

– Такую сумму надо заказывать, – проныла операционистка.

– Это какую «такую»? – рассердился я.

– Какую вы указали…

– Помилуйте, да с какой стати я должен заказывать свои деньги?

– Таков порядок.

– Менеджера! – потребовал я.

– Гришечкин! – крикнула себе за спину девушка и по-простецки зевнула во весь рот.

Из стеклянного офиса-бокса на призывы появился молодой прыщавый долдон неопределенных лет и, настроив улыбку, подошел к зовущей.

– Требует миллион. И менеджера, – пояснила девица.

– Я весь ваш! – улыбнулся менеджер.

– Вы Гришечкин?

– Старший менеджер сего отделения! – с некоей гордостью подтвердил долдон.

– Мне, Гришечкин, миллион нужен, а не ты! Ты как инструмент, всего лишь даешь распоряжение на выдачу.

– У нас правило…

– Закрываю вклад и требую немедленно его в наличной форме и полном объеме! – объявил я, чувствуя себя совершенно расслабленным из-за отсутствия очереди и наличия свободного времени. – И ты, Гришечкин, лично будешь виноват в потере клиента! И как, ты думаешь, к тебе звезды после сего расположатся? Кстати, ты кто по национальности?

– Русский…

– Так вот, для тебя звезды могут выстроиться как угодно! Нет звезды для… Ну, эта инфа тебе ни к чему. Так что думай, Гришечкин, сколько в этом клоповнике желающих сесть в твой аквариум!

Я был приглашен в застекленный апартамент метров десяти, который так не хотел терять старший менеджер. Аппарат выдал мне чашку кофе сомнительного качества, прозрачные стены закрыли жалюзи, и Гришечкин поинтересовался:

– Вы что-то там про звезду…

– Я всегда про звезды, мой друг! Астрология наука тонкая, но очень достоверная.

– Так вы астролог?

– Владею.

Лицо Гришечкина запылало любопытством. Он всегда верил во все и всех. От знахарок и колдунов, в президента и, конечно, в астрологию. У него был один очень важный вопрос о будущем…

– Я тотчас распоряжусь выдать вам миллион рублей! – решил старший менеджер. – Девочки иногда перегибают палку. Их можно понять – у них-то миллиона нет!.. А можно вопросик как к профессионалу?

– Ты Близнец?

– Как вы…

– Посмотрел на тебя – и узнал, – сработал я на опережение. – Девятого числа родился в 8:45…

– Боже! – всплеснул руками Гришечкин.

– Нет, – открестился я. – Я не Он. Я астролог. Ты, Гришечкин, не волнуйся, Елена Ивановна Стаканова тебя хоть и не любит, но замуж пойдет. Видит в тебе перспективы. Надо же женщине из Хабаровского края как-то и на что-то воспитывать свою дочь!

Старший менеджер слушал с открытым ртом, а потом ойкнул:

– Какая…

– Вижу, не знал о дочке-то?

– Да нет, конечно!.. Вот тебе и звезды…

– Ну, дочку при удачном раскладе можно в интернат поступить!.. В общем, не морочь, Гришечкин, мне своими копеечными проблемами голову. Подавай миллион за информацию!

– Да как же это?.. – мрачнел на глазах менеджер.

– Все бабы суки! – подбодрил я. – С давних времен. Начиная с Евы. Первостепеннейшая сука была! Так что с миллионом?

– Конечно-конечно!

Менеджер поставил витиеватую подпись на документе.

– Ну и молодец! А чтобы подбодрить тебя, скажу, что дочка Елены Ивановны Стакановой страдает олигофренией, так что наследственность любимой вами женщины под сомнением. Нужны вам дети-олигофрены?

– Да как-то… – промычал в ответ Гришечкин невразумительно.

– Так вот, хорошая новость состоит в том, что вы проживете долгую жизнь и умрете в свой день рождения.

Покинув кабинет Гришечкина, я подошел к окошечку все еще непроснувшейся операционистки и придвинул к ней документ. Электронный счетчик отмерил двести пятитысячных купюр, деньги – две пачки – были перехвачены резинкой и переданы мне в свободное пользование.

– Не потеряйте, дядя! – предостерегла девица.

– Ваше родимое пятно на правой груди надо удалить. Из-за него ваш сожитель вас не хочет. Да и не может…

Уже в дверях я услышал вопль Гришечкина:

– А как долго жить-то буду?

– Да живи сколько хочешь! – ответил, а про себя молвил: все тридцать два – твои. А потом в ванне захлебнешься, отравленный рукой клофелинщицы.

Пошел я в блинную, где съел под сметанку и медок пару сотен штук, мог бы и больше, но официантка смотрела на меня, словно я урод какой.

– Я чемпион Европы по скоростному поеданию блинов! – информировал служительницу общепита. – У меня медаль есть. Показать?

– Лучше деньгами, – попросила официантка.

Я оплатил счет и, допивая седьмой стакан чая, глядел в стекло витрины, за которым под падающим снегом брели куда-то люди. Почти все они имели унылый вид, как, впрочем, большинство населения среднерусской равнины. Зачатые без радости, так и живут в тоске. Откуда им знать, что падающий снег – это благо? Все, что сверху происходит, – радость, а снизу – ничего хорошего. Вот поскользнется человек, шарахнется башкой об лед насмерть и если на затылок, лицом в небо, преставится – повезло, а ежели мордой в землю – вселенская неудача.

Задумался, вспомнил Гришечкина, а от него мысль волшебным клубочком повела к еще одной истории, связанной непосредственно с Иратовым.

Когда убили Алевтину Воронцову, когда она уже мертвой была разрезана скальпелем, жертвуя миру свое потомство, когда Иратов проследовал мимо палаты с новорожденным и рассмотрел розовую пятку младенца со своей фамилией, я был там же, в роли счастливого отца. Я никого не рожал, именно в драматической роли растворялся. Арсений Андреевич прошел мимо меня, и в его глазах я отчетливо разглядел жестокое сердце. Месть свершилась, казалось, торжествовал он. Я и сам совершенно не против мести, как же без нее порядку существовать, мало ли что кто-то сказанул про физиономию. Старый закон вернее нового… И вот Иратов, сам не запачкавшийся, был отомщен. Он праздновал свою свободу и избавление во всех лучших ресторанах Москвы, а я держал его ребеночка на руках, и не Петерсона сын был, а именно Иратова, новорожденная плоть пахла Арсением Андреевичем. Одна незадача ждала врачей, которые на следующее утро констатируют, что мозг младенца Иратова вследствие гипоксии и еще чего-то там вышел из строя на восемьдесят процентов. Малышу будет объявлен приговор: развитие максимум до уровня трехлетнего ребенка. А потом его передадут в специальные ясли. Родственников Алевтины Воронцовой хоть и отыскали, но те наотрез отказались брать на воспитание будущего дегенерата. Вот он, зачатый без радости…

Мальчонка Иратова был очень красив, что помогло ему выжить в первые три года коррекционных яслей. Мало кто доживал до столь почтенных лет. Совсем не добрые нянечки-воспитатели, ворующие питание, предназначенное убогим детям, глядя в глубокие черные глаза малыша, испытывали нечто вроде религиозного благоговения. А когда к трем годам у мальчишки отросли до плеч черные волосы, нянечки и вовсе стали относиться к нему как к ангелу. Черненькому ангелу. Ребеночка холили и лелеяли, насколько это возможно в таком государственном учреждении, кормили вволю, даже из дому приносили кусочки.