Ирина Муравьева - Елизаров ковчег (сборник)

– Куда ты дела свое лицо? – крикнул он вслед. – Ты сейчас некрасивая на свою внешность. Страшная ты, Роза.

Сугроба нет, потому что лето. Зимой здесь всегда появляется черный от выхлопных газов сугроб.

Лифт, как всегда, не работал. Ну и прекрасно, так даже лучше, потому что ей никогда не нравились лифты. В Нью-Йорке с этим приходилось тяжело. Не идти же пешком на двадцать третий этаж, например. Она вообще боялась закрытого пространства. Олег Васильевич однажды сказал ей, что и к смерти она относится с таким ужасом потому, что представляет себе только одно: как ее заколотят в ящик.

– При чем здесь это? – закричала на него Рейчел (они уже ненавидели друг друга тогда, уже разводились!). – Если меня не будет?

– Ха! – ухватив себя за бородку, промычал Олег Васильевич. – Тебя не будет! Ты ведь не можешь представить, что тебя не будет! Потому что у тебя нет души! Только тело!

– Иди поучись на психиатра, – сказала она, – сколько можно возиться с чужими зубами?

Но он угадал, шелковая бородка, угадал. Что-то он все-таки понял в ней за четырнадцать лет жизни вместе.

Дошла наконец. Та же самая дверь. Обитая кожзаменителем. Она позвонила, долго не открывали. Потом послышались шаги Верико – сильные и уверенные, как всегда.

– Кто там? – гортанно спросила Верико.

– Вера Георгиевна, – сказала Рейчел, – откройте.

– Тему-у-ури! – испуганно крикнула Верико. – Сам па-айди па-а-асматри!

Рейчел опять нажала на кнопку звонка.

– Сэйчас, па-адаждите, – попросила Верико.

Что-то упало с тяжелым, слоистым звуком, и тут же Верико задохнулась памятным Рейчел кашлем много курящей, немолодой женщины. Она и двадцать лет назад так же кашляла. Рейчел изо всей силы застучала по мягкому кожзаменителю. Дверь, оказалось, не была заперта.

Верико в том же самом или очень похожем на то, в котором она когда-то приехала на их свадьбу, черном платье, статная и большая, заслоняла собою худого, как скелет, старика. Старик был до отвращения похож на Сашу, но не сегодняшнего, двадцатидвухлетнего, горбоносого юношу, а Сашу-младенца, того, которого ей принесли когда-то в роддоме с бирочкой на сморщенном кулачке. Она раскричалась тогда, потребовала, чтобы немедленно вызвали главного врача: на бирочке была неправильная фамилия – Георгадзе. А ведь Саша не имел никакого отношения к Теймуразу, и в Нью-Йорке у него был законный отец – Желвак Олег Васильевич.

Самое ужасное, что старик и гримасничал так же, как это делают младенцы во сне: он то растягивал губы в блаженную улыбку, то щурился, словно пытаясь что-то разглядеть, то бессмысленно хмурился. Иногда лицо его пропарывал тоскливый ужас. Верико неприязненно смотрела на Рейчел и, кажется, не узнавала ее.

– Пришла-а! – засмеялся старик и всплеснул руками.

Рейчел еле удержалась от крика. Теймураз, вот он.

– Ах, огня того уж нэт, пога-а-асла-а зарэ-во! – голосом Нани Брегвадзе запел старик. – Пой, звэни, ма-а-я гитара, разга-а-аваривай!

– Ти хочэшь с нэй га-аварить, Тэмури? – не отрывая глаз от Рейчел, спросила Верико.

Старик отрицательно замотал головой.

– Ва-йду я к мила-ай в тэрэм и бро-ошусь в ноги к нэй! Была бы только ночка, да ночка-а-а потэмнэ-э-й!

Голос его сорвался.

– Он болен? – утвердительно прошептала Рейчел, ужасаясь тому, что стоит здесь и не уходит. – Что с ним?

– Кто болэн? Никто нэ болэн, – надменно сказала Верико. – Давно вас ждем, па-аджи-даем.

Она отступила на шаг в сторону.

Ничего не изменилось. Даже коляска, как всегда, стояла рядом с торшером. Новорожденную мучил диатез. Красные сухие щеки были густо намазаны зеленкой.

– Внучка моя, – вздохнула Верико, стискивая на груди свои большие руки, словно оперная певица, приступившая к арии. – Экатэри-на. Осталась послэ матэри, такиэ грустные дэ-эла…

– После какой матери? – Рейчел поспешно вытащила из сумки бумажную салфетку. К горлу подкатила тошнота.

– Тэмури! – басом сказала Верико. – Сма-атри на нэе! Она нэ знаэт, какой матэри! Она же была на паха-аранах, Тэмури! Ты помнишь, как а-ана ри-и-дала?

Старик перестал петь. Рейчел вытерла салфеткой соленые губы. Тошнота усилилась.

– Ай, нэ на-ада! – брезгливо сказала Верико. – Нэ на-ада нам тут ваших обма-а-раков! Вы что, прилэтэли за-абрать ребенка? Но у нее есть атэц! У нее есть бабулэнька! И па-атом: вы же нэ будэте учить ее на фа-а-ртепьано? А дла хорошэй дэвушки бэз фа-артепьяно нэльзя! Что люди скажут? Что дэвушка не знаэт даже ноты?

Спокойное и счастливое лицо молодого Теймураза проступило из высохших складок стариковского лица и заслонило его собой, как одно облако заслоняет другое.

– У вас размэнять нэ будэт? – спросил Теймураз, сверкнув зубами. – Нэт? Ну, так нэт. Нэ-э за-а-абуд потэмнэ-э-э накыдку, кружэва-а на гало-о-офку надэн!

Не переставая петь, он дотронулся до рта Рейчел своей очень горячей ладонью. Она захлебнулась слезами и начала быстро-быстро объяснять ему, что совсем не она виновата, а он, именно он, потому что он довел их до того, что нужно было обивать двери кожзаменителем, он угодил в тюрьму, а она осталась с Экой (вон лежит, видишь? В коляске), да еще беременная, и слава богу, что подвернулся этот козел, Желвак этот, Олег Васильевич, и, конечно, нужно было воспользоваться его бородатой любовью – а ты знаешь, каково это: спать, когда в рот тебе все время лезут лохмотья чужой бороды? – она воспользовалась и вывезла детей, и спасла их, а то Саша сейчас стоял бы на углу Невского, как этот мальчик, а Эка шлялась бы по гостиницам, и всякие мерзавцы с бритыми черепами задирали бы на ней юбки! Вот что! Вот что! Вот что! А-ах, да не трогай меня! Не можем же мы здесь, при твоей мегере! Мама? Какая она тебе мама! Мама, тоже мне! Не могла тебя даже выкупить! А-ах! Да не трогай меня! Подумаешь – Майкл! Майкл или Олег Васильевич – невелика разница! Сам же видишь – тошнит! От обоих тошнит! О-о-о-о, Боже мой! Тему-у-ури! Да убери же ты руки!

– Руки-то ей держите, руки! А головку поверните! Во-от так! Ну, йодом смажем сейчас, и готово! Роза Борисовна! Просыпайтесь, пожалуйста!

Рейчел разлепила то, что прежде было ее глазами. На горло навалился белый, как тесто, потолок. Слева скрипели руки незнакомой женщины в голубом халате. Она быстро водила по переносице Рейчел мокрым насекомым. Насекомое пахло чем-то знакомым, вроде кашля или, может быть, снега. Справа, в черноте, копошилась медсестра Катя, которая выдергивала из ее головы окровавленные искры. Искры слиплись внутри волос, и выдергивать их было нелегко.

– Где я? – простонала Рейчел.

– В Петербурге, Роза Борисовна! – ответила выглянувшая из черноты многоголовая и многоногая Катя. – Мы вам подтяжечку сделали! Ну, что? Вспомнили?

Рейчел попыталась приподняться, но оказалось, что она прилипла к холодной и скользкой клеенке. Нельзя, конечно, показывать им, как это страшно, а то они ее не отпустят. Олег Васильевич, конечно, приедет за ней и выпустит. Конечно, он приедет! Что тут ехать-то? Конечно, конечно!