Алексей Лукьянов - Миленький

Вчера, разогнав всех, пьяный Миленький позвонил Тамаре Александровне домой и жаловался на жизнь. Тамара бросила все, приехала на свалку и застала бывшего мужа в невменяемом состоянии. В будке она отыскала старые чемоданы, в которых Миленький вывозил из Москвы свои работы, рассовала в них «творческое наследие мастера» – все, что хранилось в комодах, – и утащила на себе.

– И что – вот оба эти чемодана?.. – спросила Таська.

– Вообще-то их три было. В третий все голые бабы влезли, я эту гадость завезла Спиридонову в гостиницу. Пусть подавится.

– За что это ему такое счастье? Вы понимаете, что он с этими снимками за границу сбежит?! – возмутилась Таська.

– Да что хочет, то пускай и делает. Он увидел, во что превратил Миленького, может, теперь нажрется от пуза и успокоится.

Таська задумчиво смотрела на перебинтованные руки.

– А что вы теперь хотите делать? – спросила она.

Тамара Александровна хотела ответить, но в это время раздался истошный визг музейщицы. Тамара с Таськой, рисуя в воображении картины одну страшнее другой – Миленький насилует музейщицу! Миленький режет музейщицу! Миленький пляшет перед музейщицей в чем мать родила! – и представить не могли, что все гораздо прозаичнее.

Виктория Робертовна, уже одетая, стояла рядом с кустами малины и продолжала истошно орать. Первой подоспела Таська.

– Ты чего, мышь увидела? – спросила она у Виктории.

– Н-нет!

– А что тогда?

Тут подбежала Тамара Александровна… и тоже неожиданно завизжала. Таська не могла понять, в чем дело, чего она не видит. И только когда Виктория ткнула пальцем, сердце Таськи сжалось от страха и холода.

Рядом с кустами была вкопана узкая железная бочка, которую Таська позавчера заполняла водой.

Теперь из бочки, вокруг которой расплескалось порядочно воды, торчали безо всякого движения мужские ноги. Судя по грязным ногам и обтрепанным штанинам, принадлежали эти ноги Святославу Аполлинарьевичу Миленькому.

Степан проснулся от наступившей тишины. Все утро он то и дело просыпался: сначала от духовой музыки, исполняемой местными самодеятельными музыкантами хоть и вразнобой, но громко и весело, потом от бодрого голоса Маховикова:

– …перевыполнили пятилетний план на двадцать процентов! Ура, товарищи!

– Ура!

Но этот шум, странное дело, убаюкивал, и Степан продолжал мужественно дрыхнуть. И только когда торжественная часть первомайской демонстрации окончилась, Спиридонов вдруг окончательно проснулся.

Он скинул с себя одеяло, встал на ноги и подошел к окну. Народу на площади было – яблоку негде упасть. Похоже, все Дануево собралось. Красным-красно от флагов и транспарантов, всюду воздушные шарики, бумажные цветы. На трибуне, под сенью Ильича, пожимали друг другу руки и расходились отцы города.

– Проспал, – сказал он себе. – Ну и хрен с ним.

Спиридонов побрел в ванную и засунул голову под холодную воду. Вода сначала потекла ржавая, но глаза у Степана были закрыты, так что он этого не замечал. Он держал голову под водой до тех пор, пока череп не стало ломить от холода, и только тогда выключил воду. Постоял немного, потом плюнул, разделся и окатил себя ледяной водой полностью. Жизнь потихоньку возвращалась в тело.

Он не страдал потерей памяти. Более того, Степан считал, что вот эти «не помню, что вчера было» – не более чем кокетство людей, не способных контролировать себя под действием алкоголя. События вчерашнего дня он помнил в мельчайших подробностях и мог расписать поминутно. Вернулся он поздно, мертвецки пьяный, спал на полу. Одеялом не укрывался точно. Значит, укрыла эта Таисия Фоминична Касатонова, спасенная им от группового изнасилования у ворот садового товарищества «Сад и ягодка». В номере ни Таисии, ни ее шмоток. Значит, ушла. Может, даже уехала. Только чемодан, дура, забыла.

Стоп, у нее не было багажа. Только дурацкая хипповская сумка. Откуда взялся чемодан? Может, показалось с перепою? Но образ большого чемодана, стоящего у входной двери, стоял перед глазами. Не могло же ему показаться?! Спиридонов выключил воду, обмотал вокруг бедер полотенце и выглянул наружу.

Большой матерчатый чемодан в крупную клетку, у самого входа. Как будто кто-то зашел, бросил вещички и отправился погулять. Что за фигня на постном масле? Может, действительно – кто-то номером ошибся?

Он подошел к чемодану и прислушался. На улице все еще дудел кто в лес, кто по дрова духовой оркестр. Сам чемодан подозрительных звуков не издавал. Вблизи он оказался не таким респектабельным, каким казался в воображении. Грязный, замусоленный, закрывался не на замочки, а на ремешки, одна из пряжек которых была неродная.

Как будто на свалке подобрали.

По позвоночнику Степана забегали иголочки. Он понял, что внутри, но проверить догадку не решался. Несколько раз обошел вокруг чемодана, не отводя от него взгляда, потом тщательно растерся полотенцем и оделся. Чемодан никуда не исчез. Даже, как показалось Спиридонову, начал источать специфический запах.

Одевшись, Степан достал электробритву и стал бриться. Пока бритва жужжала, а рука методично совершала круговые движения, Спиридонов напряженно размышлял. Если в чемодане то, что он думает, значит, кто-то догадался о его цели. Это провал. Значит, прикасаться к чемодану нельзя. Впрочем, даже если он не тронет чемодан – все равно провал. И тот, кто его подбросил, наверняка думает так же. Так что теперь делать? Наверняка его уже пасут, группа захвата за дверью. Трибунал.

Но страха не было. Конечно, он не выполнил всего, что хотел, но кое-что ему все же удалось.

Спиридонов закончил бриться, спрыснулся одеколоном, собрал вещи, чтобы легче было коллегам (теперь – бывшим), и взялся за чемодан.

Сразу ничего не произошло. Никто не ворвался, не закричал «руки вверх», не ткнул стволом в морду. Видимо, нужно, чтобы чемодан был открыт. Степан расстегнул сначала одну пряжку, потом другую, и чемодан раскрылся.

Фотографии с шелестом рассыпались по полу. Голые бабы. Самая верхняя – Таисия. Но опять никто не ворвался, не сковал наручниками, не объявил государственным преступником. Спиридонову это уже надоело, и он сам вышел в коридор.

Снаружи никого не было. Только духовой оркестр с улицы, лозунги и крики «ура». Не то ловушка была слишком просторной, не то и не ловушка вовсе.

Спиридонов закрыл дверь, сел на диван и задумался. Кто-то совершенно точно знал, что он имел виды на фотоархив Миленького. Либо сам Миленький, либо эта чокнутая девица, либо… кто?

Степан упал на кровать, в которой эту ночь провела Таисия, и уставился в потолок. В голове не было ни одной мысли, кроме как хватать чемодан и рвать когти. С другой стороны, рвать когти рано, нужно дождаться визита американского атташе по культуре. В конце концов, в разработке маршрута участвовал сам Степан, и он внес Дануево в список городов, которые должен был посетить идеологический враг.