Кира Сапгир - Двор чудес (сборник)

– Привет, Мирабель!

Скоро я облазила все улочки окрест, все магазинчики. И лишь книжную лавку напротив опасливо обходила стороной. Она была покрашена яично-желтой масляной краской, фундамент опоясывала грязно-красная широкая лента. В витрине магазина красовалась гравюра «Колесо жизни», статуэтка Будды, литография с Иисусом Христом. На стекле витрины было приклеено какое-то объявление, небрежно написанное от руки. Хозяин лавки, с желтым лицом и белыми волосами, с неприятным взглядом, постоянно маячил за стеклом – как мне казалось, сторожа, подстерегая меня. И когда я проносилась мимо, его взгляд цеплялся за мою юбку – я спотыкалась, роняла ключи, сумку…

Однажды как-то само собой получилось, что, красная от непонятного смущения, я все же оказалась там. С показно-нахальным видом прошлась вдоль книжных полок: ничего интересного! «Словарь сновидений», «Тайны Великой пирамиды», «Йога» – всякое такое. Напоролась на колючку взгляда. Фыркнув, как кошка, опрометью порскнула за порог, на улицу Великих Августинцев. В руках у меня оказалась книга, красная с золотыми буквами: китайская «Книга перемен»… В тот день, как мне показалось, желтолицый хозяин желтой книжной лавки непонятно как оторвал у меня клочок души.

Но вскоре я забыла об этом похищенном клочке души – все перекрывал звон шагов на моей лестнице, и утренний свист, ввинчивающийся в прогретый воздух сквозь старинную тишину дома, где я дожидалась, вслушиваясь, на площадке лестницы, звонкой, как скрипичная дека. Черные тюльпаны в «саду вприглядку» тем временем сменились подсолнечниками – но самым важным было то, что на каждой ступеньке были расставлены застывшие, прозрачные, всегда одни и те же – он и я – мы. И, возвращаясь с жаркой улицы, я проникала сквозь них – сквозь нас – с осторожностью, боясь повредить их – нас – прозрачных, слитых воедино стражей моих.

Из-за моего длительного отсутствия, затянувшегося невнимания дверь в желтую лавку постепенно затягивалась полупрозрачной пленкой. Однажды я решила ее прорвать, проникнуть, ворваться вовнутрь – под проснувшимся взглядом хозяина желтой лавки. И вновь я углублялась в недра магазина, ощущая на ощупь сгущавшийся сумрак, словно шелковую шелестящую ткань. Ходы между полками сужались, книги лежали в проходах грудами на полу. Обложки, такие лаковые и яркие в витрине, выцветали, тускнели, серели. И почти в полном мраке я с трудом разбирала названия: «Книга Зоар», «Изумрудные скрижали», «Кали».

Коридор неожиданно вывел в круглую залу без окон с резными балками и медным светильником под потолком. В нишах вокруг всей залы высились громадные старинные фолианты, обтянутые тисненой кожей с надписями на неведомом языке. Посредине высился массивный круглый стол мореного дуба. Вокруг стола стояли мужчины и женщины в пышных одеждах. Они говорили звонкими голосами. Вдруг они повернули головы ко мне, и я опрометью кинулась прочь – какая-то женщина засмеялась вслед холодным смехом – на жаркую старую свою улицу Великих Августинцев. Я трусила и гордилась. Под мышкой у меня оказалась книга «Путь к себе». Когда я успела ее купить?

Вскоре с витрины стали постепенно исчезать книги в ярких обложках: за «Иглоукалыванием» – «Любовная гимнастика Тао», потом всяческие тайны пирамид, затем статуэтка Будды. Оставались лишь «Колесо жизни» да Иисус Христос. За стеклом витрины все еще виднелась бумажка с объявлением, написанным от руки. Желтолицего хозяина было не видно за пыльными стеклами – но все это я едва замечала – оттого что все реже на витой лестнице слышались шаги и свист – пока наконец однажды шаги с грохотом не ссыпались со ступенек!

Той ночью мне приснилась квартирная агентша. Мадам Алла болталась над полом в моей комнате на метле, с распущенными седыми патлами. «Ты поняла? – спрашивала она, хихикая. – Ты все поняла?

Да, я поняла все. Поняла, что надо опрометью – слышите? опрометью – бежать через дорогу в желтую книжную лавку!

Но не было больше ничего: стекла покрывал слой известки. Лишь клочок с непонятным объявлением держался чудом.

«По четвергам, – с трудом разобрала я, – путешествие в…» – Край был оборван.

…Теперь там таиландский ресторан.

Забавное все же метро в Париже! Поезда идут в двух направлениях. Новые вагончики, голубые лаковые, катят в рай: первое небо, второе – и далее до седьмого. А старые, с ободранными скамейками, скрипучие, все изрисованные, катят в ад: круг первый, второй – и так до девятого, конечной станции.

Так она шутила совсем недавно. Совсем недавно она шутила, а вот сейчас, вечером под Рождество, ее адски мотало по жилам метро, взад-вперед, из конца в конец, Клиньянкур – Орлеан (от кур – к орлам), и таким постоянным под ее оцепенелым взглядом было повторенье лиц, что, казалось, они бежали по кругу.

Наконец, через много часов, очнулась. Выбралась на поверхность из кротовых ходов мышиной станции Сан-Мишель. Сонно забрела в кондитерскую, купила яблочный пирог, в овощном – мандарины. Улица Великих Августинцев, где стоял ее дом, была полна пестрой человеческой грязи. Знакомые клошары выкатили на тележке банку из-под пива с надписью: «Подайте на черную икру к Рождеству!» Все веселились, словно боялись остановиться. Обдирая зубами кожуру с мандарина, исподлобья глядела она на чужое веселье. Как по речному дну, увязая в илистой музыке, плелась домой.

( Чужие. Чужие. )

С трудом забралась на свой третий этаж. Рухнула на постель, не раздеваясь. На минуту ощутила что-то вроде блаженства. Сегодня придут гости. Таня придет. С ней Бранко. Таня всего пять дней работала на складе, паковала и распаковывала нежно-мятую кисею – индийские платья. Она уже со всеми там подружилась и сегодня придет с новым приятелем-сослуживцем. Его зовут Бранко.

Вчера она позвонила.

– Представляешь, врываются к нам двое, как начали на Бранко орать – у-ужас! Говорят, по их машине бегал ночью. Он с Мартиники, чемпион по плаванию. Здоровый – ужас! Как трахнет кулаком по огнетушителю – ба-бах! Пены – ужас! Прямо рычит, а я вся дрожу, повисла на нем, чтобы те-то убежали, а он меня к себе прижимает, говорит: «Красивая, красивая!» Представляешь? У-ужас! Слушай, давай мы с ним к тебе придем на Рождество. Он хочет с тобой познакомиться. Только он совсем простой, подражает голосам диких зверей и плавает. Я ему про тебя рассказала. Он сказал: «Я уже люблю ее». О’кей?

– Ага.

– Завтра в девять, о’кей? Он до того провожает в аэропорт сестру, она улетает на Мартинику. Чао.

( И вот замерцало в туннеле метро, потекло по ее жилам что-то светлое, мутноватое. Пусть придут, пусть спасут. Не все ли равно как? )