Анна Бердичевская - КРУК

– Зачем? – быстро спросил Чанов, болтая в чае ложечкой, совершенно забыв положить сахар.

Блюхер открыл свой ноутбук, чтобы выключить – Паука.

– Смотрите-ка! – прокомментировал он с удовлетворением статистику. – Два выигрыша подряд! А вот и третий!.. Так случается, но очень, очень, очень нечасто… Возможно, все-таки существует некое поле вероятностных аномалий… Не на этом ли убеждении основано тысячелетнее бросание жребия – орел или решка?.. И не надо ухмыляться, Андрей Кузьмич! Программистов, как и букмекеров, напрасно подозревают в шулерстве. Напрасно. Случаются шулера, но не среди младших научных сотрудников. Шулера – пресыщенные профессионалы, они работают, чтоб заработать. Среди них нынче нередки уставшие от безделья доктора всяческих технических наук. Но выигрывают они не по науке, а вопреки. Они просто фокусники, знают трюки… не суть… По-настоящему выигрыш не обещан никому, то есть обещан всем, но с вероятностью 50 %… А мне просто исключительно любопытен случай как таковой, который совершенно ничего не знает ни о статистике, ни об удаче, ни о будущем… Каждый из ряда вон выходящий случай для меня тот самый новый винтик, на который я страстно хочу навернуть гаечку… надо только резьбу подобрать. – Блюхер кликнул курсором цветной кружок выхода из компьютера. – На сегодня хватит.

И ноутбук пропел прощальную песенку.

Блюхер снова поднял глаза на Чанова и будто вспомнил:

– Вы спросили – зачем нам ехать?.. Под Женевой, возле Юры, в середине прошлого века была заложена самая крупная в мире рулетка, но игра шла вяловатая… не на полную катушку. Однако на подходе к двадцать первому веку некие высшие круги спохватились и начали громоздить вокруг рулетки информационно-аналитическую сеть нового, небывалого порядка. Саму рулетку построили и теперь уснащают чудесами техники… И, честно сказать, я к этому процессу имею некоторое отношение… То есть слегка участвую… И меня даже зовут… то есть я должен ехать по-любому. Ну а у Дада в Женеве дядька обитает, поп и в прошлом доцент по научному атеизму. Дада его любит… Но главное – там, ей-богу, готовится новая, абсолютно новая Игра! Большааая… У нас возникло желание именно сейчас, пока игра еще не началась, взглянуть на эту рулетку попристальней. Поездка не составит чрезмерных трудностей и затрат. А там – посмотрим… Ну, как, Андрей Кузьмич? Поедем?

Чанов почувствовал огромное облегчение. Его наконец-то действительно позвали. Вот оно! И еще он чувствовал, что Блюхер прав: именно как никогда, именно сегодня, Кузьма Андреич Чанов был готов прыгнуть в будущее. Он готов был исчезнуть, окунуться в какую угодно игру. Лишь бы свалить от себя… и от этой бабы на мосту!.. «Нет. Нет. Не надо так. Не надо о ней ничего. Просто я уезжаю. И будь что будет…» – так Чанов прервал себя. Он настолько уже поехал с Блюхером, что самому-то Блюхеру ответить забыл. А у Василия Василиановича зазвонил мобильник. Звонок в телефоне Блюхера прозвенел, напомнив Чанову о времени. А также о том, что в кармане его старой, доставшейся от отца куртки, тоже лежит мобильный телефон. Чанов заглянул в бумажку, выданную в салоне, отыскал в ней номер своего телефона и написал на салфетке. Салфетку, помахав ею, положил на стол перед внимательно слушающим трубку Блюхером. И вышел вон. Домой. Спать.

На следующее утро Чанов проснулся мрачным, но совершенно спокойным и даже бодрым. Решение было принято, теперь предстояло подготовиться к поездке. Под обжигающими струями воды он вспоминал, где может лежать его зарубежный паспорт, а сквозь струи тепленькой воды как бы увидел свое единственное зарубежное путешествие. Три года назад он с Марко Поло (с Марком и с Половодовым) слетал на несколько дней во Франкфурт-на-Майне на ярмарку. На знаменитую Messe, где открылась выставка, название которой Чанов позабыл, да никогда и не помнил. Он и само путешествие помнил не более, чем клип модной в том году песенки… Его партнеры подбирали на ярмарке оборудование для будущего бизнеса, а Чанова прихватили в качестве денежного мешка. Он побродил вокруг остро заточенного карандаша-небоскреба, венчавшего весь многослойный муравейник Messe, быстро заскучал, встретился со своими товарищами, выглядевшими обалдевшими, но счастливыми, выдал им денег «на карман», договорился встретиться послезавтра, чтоб подписать контракты, и ушел куда глаза глядят. Однако ничего нового глаза не углядели. Город показался огромным супермаркетом. Кое-где попадались островки кафе под тентами, скверики, фонтаны, клумбы, памятники и кирхи, а также сновали несусветно чистые автомобильчики и автобусы, но и в самих супермаркетах попадались такие же острова, только чуть поменьше, такие же автомобильчики стояли на подиумах за неправдоподобно прозрачными витринами… Немецкого он не знал и чувствовал себя глухонемым. Вообще-то из живых языков он кое-как владел французским. Воспоминание о Франкфурте внезапно улетучилось: смыло реальной, снова очень горячей водой из-под душа.

«В Женеве французский…» – припомнил Улисс, стоя уже под ледяными струями и заворачивая старый-престарый, знакомый с детства латунный кран в ванной. – Надо отобрать плеер у Яньки… Нет, лучше купить новый. И диск французский тоже купить, включиться в язык. Когда-то Флобера в подлиннике читал… со словарем… За завтраком он, как всегда, взял с угла стола свежий номер газеты «Известия». Отец выписывал эту газету всю сознательную жизнь, терпя ее как самую беспартийную и профессиональную из всех этих органов массовой дезинформации , так он называл советскую прессу, то есть всю отечественную, какую знал. Всю, кроме «Известий». Здесь он находил хоть какую-то структуру и логику, и, стало быть, умел найти к ней ключ, читать между строк и извлекать реальный смысл. Статьи в «Известиях» его строили, как «на зарядку становись» в шесть утра по радио… На зарядку Андрей Кузьмич как раз и не становился, но, листая «Известия», постепенно просыпался, начинал жить. Он строго не велел выбрасывать ни одного номера… Интересно – зачем?.. «Должна же от нас остаться осадочная порода, наш культурный слой…» – такова была версия Чанова-младшего, историка. Однако через полгода после смерти отца он меланхолично сжигал подшивки в заснеженном дворе, одну за другой… Но даже смерть главного читателя мало что изменила в судьбе газеты, бессознательно и ежегодно «Известия» продолжала выписывать мама. Свежие номера она складывала все на тот же угол кухонного стола. Правда, подшивки не собирала. Газетная плоть как-то сама исчезала, словно растворялась. Изредка дети, еще реже мама здесь же, на кухне, что-нибудь читали и иногда делились прочитанным вслух. Так складывалась общая информационная поляна семьи, где все они и паслись. На ту же поляну попадали сведения о погоде из трехканального приемника семидесятых годов, он что-то бормотал и пел на кухне всегда и всем.