Анна Бердичевская - КРУК

Паша, не слишком обеспокоенный и вполне довольный собой, вышел в коридор. Он заметил, что телега, которую ему было поручено отправить на кухню, уже испарилась. А из глубин квартиры пахло котлетами, скворчащими на сковороде. Вот на этот запах и на эти звуки, тоже совершенно и натурально культурные, он и потянулся.

На просторной кухне правила та же дама, царственная Сонина бабка, что впустила Павлушу с Вольфом. Она сильно помолодела, из ее подкрашенного помадой рта торчала погасшая сигарета, нисколько не мешавшая ей толочь в большой зеленой кастрюле деревянной толкушкой вареную картошку. Когда картошку дотолкла, дама щедро залила ее горячим молоком и заправила здоровым куском масла из масленки. После чего выдала Паше специальную, большую, с длинной ручкой мельхиоровую ложку и сказала:

– Мешай. Да не урони кастрюлю! А я отдохну.

Она уселась за круглый, покрытый веселенькой клетчатой полотняной скатеркой стол, на котором стояло блюдо под сияющей мельхиоровой крышкой. В нем-то, по-видимому, и отдыхали котлеты. На столе стояли также стеклянная салатница с ярким и свежим салатом, стопка больших плоских тарелок и мельхиоровые вилки и ножи. «Ага…» – подумал Паша и принялся усердно мешать пюре. В животе у него заурчало. Дама по новой закурила сигарету и затянулась. В голове у Павла, как горячая картошка, толклись кой-какие вопросы, но он на всякий случай продолжал почтительно помалкивать.

– Где ваш старшенький? – спросила дама, выпустив дым из ноздрей.

– Не знаю, заблудился где-то, – скромно сообщил Павел. – Поискать?

Он хотел стать своим человеком. Или хотя бы понравиться.

Он понравился. Дама не то чтобы улыбнулась, но потеплела.

«Ишь ты, – подумал Паша, – а ведь она из красавиц. Сонька не в нее…»

Тем временем бабуля докурила папиросу, потушила ее в фарфоровой пепельнице в виде двух спящих борзых и тяжело поднялась.

– Что ж их всех искать-то. Сейчас званые и незваные сами прибегут.

Входом в кухню служили не двери, а величественная арка, на белоснежном ребре которой на кронштейне висела бронзовая корабельная рында. Старуха властно и продолжительно позвонила. Не сразу, но в самом деле раздались шаркающие шаги, и в комнату вошел совсем не Вольф. А какая-то странная помесь рокера с инфузорией туфелькой. Весь в черной коже и заклепках, рукава «косухи» закатаны, руки в тосоле, лица не видно под козырьком «банданы» и за черными очками. На ногах большие шлепанцы

– Это все? Больше никого не ждем? – спросила старуха, едва глянув на рокера.

– Еще кто-то шуршит там, может, выползет, – ответил рокер. Паша по голосу догадался, что ребенок. Может, даже девочка.

– Помойся и переоденься к обеду. Мы подождем.

Рокер заныл было, но все же убрел.

– Внучка? – спросил Паша и промахнулся.

– Правнук.

Старуха плюхнула на ближайшую к Павлу тарелку гору пюре и примостила две румяных котлеты.

– Садись сюда. И можешь начинать. Как зовут?

– Павел. Асланян.

– Называй меня Магдой. Имя-отчество у меня такие, что я и сама с ними не справляюсь. – И тут же она попыталась справиться, по складам: – Маг-да-ле-на Ры-шар-дов-на. Моего папу звали пан Рышард, он был поляк из Литвы. И этого моего правнука зовут тоже Рышард. Рыська. Очень воспитанный пан из него получится. Не то что эта ваша Соня Розенблюм. Ты что не ешь?

– Вас слушаю.

– Ты это брось, Павел Асланян, твоей усидчивости не хватит. Я неделю молчу, потом сутки болтаю… Это и называется одинокая старость.

Магда задумалась, а Паша приступил к котлетам. Упоительное занятие – лопать домашние котлеты с горячим пюре, слегка припорошенным меленько нарезанным свежим укропом.

Какая, однако, тишина царила… Павел точно знал, что пан Рыська должен был неподалеку принимать душ в ванной, что где-то в квартире свил гнездо Вольф, что, возможно, Соня, и возможно не только Соня, обитали – сейчас и здесь – в этом необъятном и непознанном пространстве… Но ни голосов, ни машин с улицы. Тишина в центре Москвы… Тишина… Так было задумано, так и построено. Вот и весь доход доходного дома – тишина… В Чердыни шумнее. Одни петухи, собаки и комары с ума сведут… Павел начал было отплывать в Чердынь, и встал уже перед глазами утренний осенний туман, улица Патриса Лумумбы за забором, сарай с дровами выдвинулся из сумрака, бурый соседский Путик залаял… будто почувствовав постороннего …

Как вдруг раздался грохот. И не в Чердыни.

Магда беспомощно захлопала старыми, красивыми, печальными глазами, а Павел вскочил и понесся спасать Вольфа. Он чуть не умер от страха за своего старика.

Грохот продолжался, похоже было, что палят из пулемета. Паша рванул дверь, за которой гремел бой… Он увидел: посреди большой комнаты на возвышении стоял остов автомобиля и оглушительно тарахтел, стреляя выхлопной трубой. Колеса бешено вращались в воздухе.

В автомобиле, точнее, внутри каких-то гнутых металлических трубок, сидел голый мальчик и жал на все железки. Рядом, заткнув пальцами уши, столбом стоял Вольф.

Все были живы. Павел обнял Вольфа и поволок на кухню.

Через три секунды грохот прекратился, Рыська, мелькнув голой попкой, обогнал гостей и скрылся в ванной. Через пять минут в кухню вернулся чистенький, в белой футболке и джинсах белокурый пан Рышард двенадцати лет от роду. Не из акселератов. Мелкий.

Магда курила и вела перекрестный допрос трех доставшихся ей в этот обеденный час мужчин.

Первым был строго допрошен Рыська. Откуда взялся танк и почему стрелял? Рыська ответил вежливо, просто и толково, хотя и без подробностей.

– Магдочка, ты же все почти знаешь. Я хожу на картодром, у меня соревнования на носу. А мой карт не тянул, потому что был с глушителем. Вот вчера с механиком мы его сюда привезли и глушитель оторвали.

– А я где была?

– Ты была на Владимире Спивакове…

– Ну ладно. А почему сегодня, когда ты пошел мыться в душ, началась стрельба?

– Никакая не стрельба. Просто вспомнил вдруг, что карт стоит без глушителя, и решил попробовать, как он теперь…

– Понятно. Чтоб сегодня же твой механик эту керосинку уволок. На нас соседи снова в суд подадут. Мало виолончели в пять утра, еще и пулемет в обед… А вы, молодой человек, – обратилась Магда к Паше, представьте всех своих, пожалуйста, поподробнее. Начните с себя. Откуда прибыли, где проживаете, чем занимаетесь. Мне любопытно!

Павлуша отрапортовал, назвавшись студентом МГУ и поэтом. Сошло благополучно. Про «всех своих», то есть про Вольфа, он сказал: поэт и прозаик из Санкт-Петербурга, учитель Бродского, Битова, Довлатова.

– И чему же вы их учили? – немедленно спросила у Вольфа Магда, но тут же вопрос свой отменила: – Это не важно. Скажите лучше, где в квартире были, что видели, не завалялся ли там кто еще. А заодно: не знаете ли средства от бессонницы, но чтоб без таблеток. От таблеток я дурею.