Анна Бердичевская - КРУК

Быть не может! Он снова понесся по сумеркам, подсвеченным фонарями. За десять минут с хвостиком – извилистые проулки, скверы, бульвары, проходные дворы привели Чанова в Потаповский переулок, он влетел за чугунный кованый забор во дворик с узким и высоким, четырехэтажным то ли флигелем, то ли башенкой в центре, в котором, похоже, люди не жили. «А я здесь бы пожил», – подумал запыхавшийся Чанов и, прокатившись с разбега мимо башенки в глубину двора по длинной ледяной дорожке, уперся ладонями в ржавую железную дверь подвала. Рядом с дверью, над красной кнопкой звонка, красовалась оторванная от ящика для почтовой посылки старая-престарая, прошловековая фанерка со следами от гвоздиков, похожими на татуировку. Это была вывеска. На ней были криво написаны, кажется, пальцем, обмакнутым в настоящие, древние чернила, всего четыре буквы: КРУК.

А к самой двери был прилеплен скотчем лист писчей бумажки формата А4 с надписью, нашлепанной на компе и отпечатанной на строчном принтере:

НЕ БЫВАЕТ НАПРАСНЫМ ПРЕКРАСНОЕ

Литературный вечер

Начало в 19.00

Чанов вошел в ржавую дверь, прогрохотал по подбитой железом лестнице, ведущей вниз, и очутился в коридоре, выкрашенном красной масляной краской, заодно и с потолком. Из кухни пахло в точности как ожидалось: не больно-то вкусно, но съедобно и горячо. Чанов с разбегу влетел в прокуренный синий зал.

Крук готовился к литературному вечеру. Распоряжалась всем Лизка и делала это вполне толково. Столы пришли в движение, часть лавок пригодилась на сооружение небольшого помоста возле дальней стены, на помост водрузили стол и стулья для почтенных гостей-литераторов и литературоведов, стол даже скатеркой накрыли обтрепанной, плюшевой, желтенькой, сверху графин и стаканы… Несмотря на кутерьму с перестановкой, посетители по углам ели и пили, а в одной из компаний даже гитара подавала надтреснутый голос…

«Однако, никого!» – с неудовольствием как бы воскликнул Чанов, но не вслух. Уселся за стол и задумался. Все о том же: почему чуть ли не битком набитый Крук кажется ему практически пустым. Почему все эти симпатичные посетители – галдящие, умненькие – ух, какие! – только фон, только среда обитания для его круга ? «Да как же так вышло! – со все возрастающим (вместе с голодом) раздражением говорил себе Чанов. – Кто же они, то есть мы, такие, если я через ВСЮ МОСКВУ XVIII ВЕКА, рысью на белом коне сюда к ним и к себе прискакал?.. А их-то – и нет…»

– Лиза! – гаркнул он через весь зал (именно в зрительном зале он, оказывается, уже и сидел, на девятом примерно ряду, правда, все же за столом, как жюри на просмотре или режиссер на прогоне). Бедная Лиза о чем-то вежливо и твердо спорила с волоокой литературной дамой, они неспешно и азартно препирались о чем-то принципиальном, типа о микрофоне, но тем не менее Лизка голодного Чанова заметила, и, между делом ухватив за рукав зазевавшегося официанта, отправила его в девятый ряд. Чанов заказал грибной суп, жаркое в горшке, чайник чаю. И покорился судьбе. Никого так никого. Постепенно в зал потянулась непраздная публика, возможно, сплошь читатели современной литературы, друзья и подружки литераторов. «Почему же?.. – снова принялся неприлично настойчиво вглядываться в незнакомые лица Чанов. – Вон хоть та парочка очкариков-пересмешников… Джон Леннон и Ринго Старр…». Для этих первокурсников жизни даже его младая команда – Павлуша, Блюхер, Дада – в отцы-командиры сгодились бы. А Битлы – в прадедушки… Но вряд ли они вообще думают о родне. Не видит эта поросль никого, кроме себя. Отцы их уже достали, а командиров они в гробу видали. Да и Леннон (вслед за Шекспиром) был да сплыл. Юнцы были поглощены своей собственной, как им казалось, самостоятельной игрой. «Снова молоденькая травка лезет к солнышку, – думал Чанов мысли пожилого человека. – Здесь и сейчас затевается и вершится их первый молодежный Уимблдон, их юношеская Формула-1…» Эти пассионарии-по-возрасту были не вполне доступны его воображению, как и памяти, он не помнил себя таким. Совсем дитятей помнил, а таким вот отроком – нет… Видимо, он в этом возрасте тоже был очень занят и ничего не копил впрок… Теоретически понятна торчащая вера подростков в право на реальную победу, в то, что победа вообще реально существует и что она абсолютно им (каждому!) впору, а они – юнцы – абсолютно впору ей. Было ли такое в его пятнадцать-семнадцать? «Кажется – нет», – с опозданием удивлялся он на себя. Всегда, всегда, во всех бегах, проектах, романах, во всех хоть сколько-то спортивных играх Кусенька неизменно и с легкостью отдавал или хотя бы готов был отдать пальму первенства, чемпионский пояс, медали всех достоинств и особенно кубки. Что же он за игрок такой! «Что ли – лузер?» – вспомнил он компьютерно-сленговое, не до конца понятное слово. С кем же и на что, если не на чемпионство, он играл свои игры? Главное не победа, главное участие… Это, что ли, и был его принцип? Или действительно его игра только сейчас, на старости лет, возможно, и начинается?..

Чанов рассматривал новеньких и убеждался – ух, как они претендуют!

И хорошо, и Бог с ними, пусть торчат… И почему не поболеть за неизвестных героев чужой эпохи? Смотрит же он иногда, и с удовольствием, баскетбол или футбол в ящике. Потребляет чужой адреналин в безопасных дозах… Шоу… Да чем же плохо! Гляди, если хочешь, участвуй, если можешь, а не хочешь, не можешь – вали! Все молодые правы во всем. Значит, и он был прав, пока был молодой. И что же, что ставил только по маленькой, какое время – такие ставки… И с чего это Блюхер вздумал, что он, Кусенька – большой игрок ?.. И что все – игра, что она глобальна, что она и есть программа всего ? Или Блюхер не это думал?..

Чанов чувствовал, что он не справедлив и не точен, оттого еще больше сердился на Блюхера. Чанов, не поемши, бывал еще в детские годы непременно сердит. Это бабушка Тася отлично знала и посмеивалась, а мама и до сих пор не узнала, пугается каждый раз… Чанов припомнил бабушки-Тасин мимолетный насмешливый взгляд, да и прекратил сердиться. Тут и принесли грибной суп прямо в девятый, условно, ряд, на лиловый стол поставили, за которым еще три барышни с книжками и тетрадками сидели бочком и два ироничных щенка, Леннон с Ринго Старром, пристроились.

Куся хлебал супчик с горячей ржаной булкой и изучал литераторов-юниоров тупым взглядом исподлобья. Юноши чем моложе, тем талантливей смотрелись. Барышни за столом и в зале были очень хорошенькие, а некоторые еще и очень, очень серьезные. Они ждали начала. А вот и началось. Волоокая дама подзынькала по графину граненым стаканом имени скульптора Мухиной. Тишина более или менее устаканилась. Чанов мигом разобрался с супом и понял с трудно переносимой ясностью – больше не хочется. Ни-че-го не хочется. Особенно русского жаркого в горшке. Но еще сильней и определенней не хотелось современной русской художественной литературы. Он, придумывая, как бы аккуратно свалить, оглянулся. И встретился глазами с Соней, только что возникшей в дверях.