Анна Бердичевская - КРУК

Голос, звучащий внутри, прервался, Кузьма почувствовал, как в висках надломился размеренный и сильный пульс, стал мельчать, успокаиваться, и какая-то, возможно, самая главная мысль, огромное понимание возникло на миг. Вспыхнуло и погасло.

Теплая рука Блюхера легла ему на плечо.

– Чанов, с вами все в порядке?

– Да-да, – ответил он, отер пот со лба и пошел к свечному киоску. Купил две свечи. Одну поставил к распятию – за упокой души православной бабушки Таси, католички Магды, атеиста отца, а также всех погибших пленников Норд-Оста. Со второй свечой подошел к Богородице. Подумал о Соне. И, как бабушка на бумажке записала когда-то, прочел про себя: «Богородице Дево радуйся, Матерь Божья, Господь с тобой. Блаженна Ты между женами, ибо Спаса родила нам. Аминь». И попросил:

– Помоги мне! Я так больше не могу…

Перекрестился, отошел, встал рядом с Блюхером.

В Женевской церкви прихожан собралось немного, вышел отец Георгий в облачении, началась литургия. Ему помогал статный парень, одетый вполне обыкновенно, только с накинутой на плечи желтой и блестящей тканью… Парень стоял спиной, и Кузьме захотелось увидеть его лицо. Вот помощник обошел священника и положил перед ним на специальную подставку толстую старую книгу. Этот помощник был Давид. Кузьма не удивился, он как будто ждал чего-то такого, и вот, действительно, Давид прислуживал своему дядьке, священнику. Давид был давно не брит, сосредоточен, глаза опущены. Отец Георгий прочел несколько текстов из евангелия от Матвея и Луки. Чанов понимал церковно-славянский не очень-то, но отдельные, внезапно понимаемые слова врезались, узнавались и оставляли яркий отклик в сознании. И улетали во мрак. Служба была предрождественская, звучали ветхозаветные имена родни Давидовой, а также Гавриил, Мария, Семен и Анна… Последние Кузьма помнил, как если б они были соседи бабушки Таси. Маленький хор – мужчина, мальчик и три женщины – стройно грянул псалом, мужчина вел басом, детский голос летал в верхах, а женщины к ним подстраивались негромко, бережно и точно. Стоящий рядом с Чановым Блюхер шмыгнул носом, он, что ли, плакал. И снова Кузьма не удивился, но какую-то боль почувствовал. Он даже в детстве плакал редко и трудно, маялся, когда другие плачут, не знал, как с этим быть. И сейчас он тихонько отступил к двери, чтоб выйти из храма.

Вышел, как проснулся.

Кузьму окружили сумерки незнакомого города, тени прохожих на улице. Наискосок от храма, за припаркованным коричневым «Шевроле» неярко и тепло светилась витрина кафе. Туда он и пошел, прохожий среди прохожих. Кафе называлось «Poisson rouge» [30]  Буквальный перевод с французского «красная рыбка», что и означает нашу «золотую». . Полутемный зальчик был пуст, только две старушки в шляпках о чем-то шептались и хихикали. «Выпивают, – подумал Кузьма, – а мне нельзя, я за рулем». В центре зала на квадратном столе светился большой круглый аквариум. В нем плавало несколько полосатых рыбок-клоунов и парочка фиолетово-зеленых, похожих на чернильные кляксы, вуалехвостов. Но главной рыбкой была одинокая, крупная и действительно красная (то есть золотая) с нежными прозрачными плавниками… Чанов сел за столик возле рыбки, заказал кофе. И, можно сказать, погрузился в аквариум . Он представил, что это его мир. Что он вторая золотая рыбка в нем… Вот он подплывает к первой, прежде такой одинокой, и смотрит туда же, куда смотрит она. Смотрит на кого-то странного, громоздкого, членистоногого, блеклого и неподвижного. «Чего он на нас, на двух золотых рыбок, так таращится? – думал Чанов-рыбка и тоже таращился, пуская пузырьки и шевеля плавниками. – Этот тип, похоже, сидит на том свете , в каком-то следующем аквариуме. Вот он протягивает свою клешню и стучит розоватым твердым отростком по толстому стеклу, защищающему нас от него . Какой наглый… И чего он стучится к нам? Совсем спятил…»

Чернокожий официант принес кофе, Чанов перестал быть рыбкой и стал самим собой, членистоногим, громоздким и одиноким обитателем аквариума-кафешки – старушки-то, вуалехвостки, клюкнули по рюмочке и ушли. Или их сачком выудили в следующий мир… И вот он цепляет отростками на клешне белую чашечку с черным, горячим и горьким напитком. Глядит острым темным глазом на красную, снова одинокую, рыбку…

Тут Кузьма кое-что важное понял. Понял, что рыбка на него вовсе и не смотрит, она не может смотреть на него, потому что изнутри, для рыбки – стекло аквариума не прозрачно, оно для золотой рыбки – зеркало… Кузьма просто сам увидел это, когда рыбка отплыла чуть в сторону и ткнулась в стену аквариума. Ему, стороннему наблюдателю, удалось заметить рыбкино пучеглазое отражение. Кузьме стало очевидно – она смотрит не в следующий аквариум, не в потусторонний мир, не посетителей кафе разглядывает, она видит только себя, свое раздутое и очень подробное отображение. Все остальное тонет для нее в мутном тумане, пронизанном светом звезд…

«Вот оно что!» – сказал себе Кузьма. Он не допил кофе, не додумал мысль о «том свете» и, забыв расплатиться, пошел к выходу. Но в дверях остановился, вытащил из кармана мелочь и, резко обернувшись, чуть не столкнулся со стоящим у него за спиной удивленным официантом.

Официант взял деньги и открыл Кузьме дверь.

На улице возле «Шевроле» ждал Блюхер. Он помахал.

– Чанов, я вас потерял. Литургия кончилась. Пойдем, простимся с Давидом и отцом Георгием, и в CERN… Завтра надо будет подумать о новом пристанище. Звонил Кульбер, попросил свалить из гостиницы. Утром я встречусь кое с кем, часа на два. А потом мы с вами отправимся искать новое пристанище. И вообще – пора путешествовать!..

Церковь почти опустела, отец Георгий тихо беседовал с прихожанкой у алтаря. Чанов видел, как, закончив разговор, женщина взяла руку священника, склонилась к ней и поцеловала, а отец Георгий прикоснулся к ее склоненной голове и потом как-то ловко дал поцеловать женщине еще и бронзовый крест. И перекрестил ее. Кузьма вспомнил: так же склонялась после исповеди и целовала руку деревенского батюшки бабушка Тася. Но она была именно бабушка в платочке, а эта женщина была дама, довольно молодая, хорошо одетая и в туфлях на каблучках. Да и отец Георгий был не чахоточный попик из хмелевской церквушки, а, напротив, автомобилист, красавец-грузин, и даже когда-то «научный атеист»…

Появился Давид, уже без парчовой накидки, сказал Блюхеру:

– Моя первая служба.

– С почином, Давид Луарсабович, – Блюхер был серьезен.

Подошел отец Георгий.

– Отправляетесь? – спросил он. – С Богом, молодые люди. Кузьма, не забудьте завтра заехать на заправку и смените масло. Машина мне пока что не нужна, священнику перед Рождеством не до путешествий, а домой к прихожанам – на крестины и к умирающим – меня обычно возят. В крайнем случае «Лендровер» выручит.